оказались вне закона. Подобно многим шотландцам, мой прапрадед вынужден был эмигрировать во Францию. Оставаться в стране тогда было опасно. Старого Саймона, лорда Ловата, казнили на Тауэрском холме. Его сын, молодой лорд Ловат, тоже попал в плен и был брошен в камеру Эдинбургского замка. Однако прошло немного времени, и англичане по своему обыкновению снова принялись водить дружбу с прежними врагами. Опальным вождям кланов объявили амнистию, и горцы начали потихоньку возвращаться на родину.
Ну, вот… Тогда как раз разразилась война с американцами. Молодого Ловата выпустили из тюрьмы и сделали полковником британской армии. Он испросил разрешения вернуться в родные края — именно испросил, поскольку на тот момент ему еще не вернули наследственные земли, — чтобы там набрать войско. И что вы думаете? Ему дали такое разрешение! Можете представить, сколько было радости! Молодой мастер Ловат, вождь клана, снова вернулся домой! Он стоял на родной земле и принимал поздравления от друзей и родственников. Со всех окрестных холмов потянулся народ, все хотели видеть вождя и пожать ему руку. Мастер Ловат развернул свой штандарт и за две недели набрал полторы тысячи человек! Среди них был и мой прапрадед, который, как я уже говорил, вернулся из французской ссылки.
Их называли фрэзеровскими ополченцами, но им было безразлично, как называться. Главное, что они снова находились рядом со своим вождем, молодым Саймоном Ловатом. Они выступили из Инвернесса и протопали пешим маршем до самого Гринока. Там их погрузили на корабли и отправили в Канаду. По прибытии наших парней объединили с частями генерала Вулфа и отправили штурмовать Абрахамовские высоты. Дело происходило ночью, не было видно ни зги. И вот тысяча семьсот человек грузятся на лодки и в полной темноте плывут по реке Святого Лаврентия. Наконец они добираются до места, а там скалы стоят сплошной стеной. Им, значит, надо карабкаться на эти утесы. И тут мастер Ловат пускает по цепи приказ — прислать к нему горца, который в свое время стащил сыр из Башни Файрберн. Это была такая неприступная башня неподалеку от Мур-оф-Орд, где в старые времена хранили сыр. Так вот мой прапрадед как-то раз отличился — взобрался на башню и выкрал сыр!
Короче, Саймон Ловат послал его впереди всех. Ибо вождь верно рассудил, что человек, сумевший взобраться на Башню Файрберн, сможет покорить любые высоты. И прапрадед не подвел. Он взобрался на утесы первым и проложил путь остальным. И знаете, каким образом Фрэзерам удалось пробраться через французские дозоры? Опять же благодаря моему предку! Он говорил по-французски и сумел вызнать пароль. Я часто слышал, как мой дед рассказывает эту историю, а он узнал ее непосредственно от своего деда…
Глава пятая
Словно в Англии
Ночью прошел дождь, и поутру весь город выглядел чистым и умытым. День обещал быть великолепным: на голубом небе ни облачка, деревья освободились от пыли и блистали свежей листвой, напившиеся влаги маисовые поля радовали взгляд дружными побегами. Даже сама африканская земля, казалось, смягчилась и заулыбалась счастливой улыбкой.
На рассвете я выехал из Книсны и отправился на восток. Дорога почти все время тянулась вдоль побережья Индийского океана. Некоторое время спустя я заметил, что окружавший меня пейзаж начал преображаться: он стал определенно более африканским. Это были еще не тропики, но уже некий намек на них. В горах появились овраги и ущелья. Деревья стояли, опутанные длинными лианами. Местами леса были такими густыми, что солнечные лучи проникали в них всего на несколько ярдов, а затем останавливались, словно в нерешительности. Перед лицом этой чащобы я испытывал такое ощущение, будто стою у западных врат великого храма и заглядываю в сумрачный зеленый неф. Меж деревьев я заметил банановые пальмы и дикий виноград. По дороге мне встретился холм, целиком покрытый розовой ватсонией, а за ним простирались целые акры цветущих гладиолусов.
Великолепное зрелище! И все же наиболее эффектной из всех африканских цветов я считаю протею — национальный символ Южной Африки. Это растение с крупными и яркими цветами своеобразной формы (больше всего они напоминают гигантские сосновые шишки) растет повсюду на Капе. Полагаю, что свое название цветок получил благодаря удивительному разнообразию видов — ведь, как известно, морской бог Протей славился умением изменять внешний облик по собственному желанию. Европейцы незнакомы с этим растением, зато на юге Африки, в Австралии и Южной Америке протея произрастает повсеместно. Это, кстати, служит лишним доказательством в пользу теории дрейфа материков, выдвинутой немецким ученым Альфредом Вегенером. Он доказывал, что миллионы лет назад Африка и Южная Америка составляли единый материк, а затем начали расползаться наподобие дрейфующих айсбергов. Любопытно, что доктор Хатчинсон из Кью поддержал данную теорию. В своем труде «Ботаник в Южной Африке» он приводит ряд карт, демонстрирующих, насколько точно западная береговая линия Африки соответствует восточной береговой линии Южной Америки.
Вода в Грут-Ривер была темной, как в горном хайлендском ручье. Она сбегала по зеленым склонам и устремлялась к океану. Вскоре я достиг перевала, который тянулся над лесом Блаукранс-Форест. Дорога проходила по самому краю пропасти. Далеко внизу виднелись зеленые макушки деревьев, там лежали жаркие, влажные джунгли. А здесь, рядом — ничего, пустота… Пусть бы хоть одинокий куст алоэ на обочине, и то какое-то утешение для души! Но нет, справа дорога резко обрывалась в пропасть. Зато слева на фоне неба выделялись горы Титикама. Издали они казались гладкими голубыми конусами. Титикама… Какое волшебное имя! Один человек в Книсне объяснил мне, что слово это пришло к нам из готтентотского языка и является попыткой передать звук журчащей воды.
Дорога сделала очередной поворот, и взору моему открылся прекрасный и величественный пейзаж: горные склоны, сплошь заросшие хвойными лесами. Темно-зеленые сосны и почти черные ели дружно маршировали вверх — точь-в-точь могучее воинство Карла Великого, — и, перевалив через вершину горы, скрывались из виду. Когда же дорога выровнялась, я увидел перед собой необъятные просторы, покрытые зарослями ватсонии. Поляны ярко-розовых цветов простирались вдаль на целые мили. Миновав Хумансдорп, я направился к безбрежным песчаным пляжам Джеффриз-Бей.
Здесь я увидел троих цветных мальчишек с удочками. Они насаживали на крючки окровавленные кусочки осьминога.
— И что вы ловите? — полюбопытствовал я.
—
— И
Я заметил на песке прелестную ракушку, поднял ее и положил в карман. Но, пройдя всего несколько шагов, вынужден был снова наклониться — там валялась еще более красивая раковина. Тогда я окинул взглядом пляж и увидел, что он весь усеян сотнями и тысячами ракушек всевозможных форм и размеров. Это была дань, которую прилив оставляет на берегу. Так я и брел с полмили по песчаному пляжу, то и дело подбирая очередной маленький шедевр и отвергая его ради следующей драгоценности.
На мой взгляд, собирание ракушек — одно из самых порочных человеческих увлечений. По сути, оно является стяжательством в чистом виде. Ведь в глубине души я не мог не понимать, что рано или поздно выброшу их все. А вот поди же — не мог отказать себе в этом удовольствии! Такое наслаждение шагать по плотному белому песку и любоваться волнами Индийского океана, которые набегали и откатывались всего в нескольких ярдах от меня. Время от времени какая-нибудь особо энергичная волна докатывалась до моих ног и тут же отступала, оставляя на песке очередную ракушку. И все они казались мне прелестными. Кто знает, может, именно этому экземпляру суждено стать предметом зависти для всех конхиологов…
Ах, какая жалость, размышлял я, что всех этих молодых людей нет поблизости. Уж они-то охотно
