Евгении, сильно осложнило жизнь лорда Челмсфорда. Этот молодой человек был настроен весьма решительно. В свое время, в возрасте четырнадцати лет, он стал свидетелем триумфа французской армии (1870). А вот краха империи под Седаном он не видел, поскольку был заблаговременно отослан к матери. Теперь, когда Наполеон III лежал в могиле, юноша формально стал наследником императорского престола. Более того, его честолюбие было уже отравлено криками «Да здравствует император!» — именно так его приветствовали в Англии толпы французских роялистов. Ибо для них он был императором Наполеоном IV. В этом юноше роялисты видели надежду Третьей империи! Сами понимаете, какой обузой являлся столь высокопоставленный офицер для любого главнокомандующего. А уж тем более в стране, где из-за любого куста может вылететь остро заточенный ассегай.
Понятно, что лорд Челмсфорд не горел желанием обзавестись таким подчиненным, но тут ничего от него не зависело. Принцу недавно исполнилось двадцать три года, он был романтичен, как и его отец, а также безрассудно смел и своеволен. В англо-зулусской войне он увидел прекрасную возможность отличиться и показать себя достойным потомком Наполеона Бонапарта. Блестящая карьера, начавшаяся среди бескрайних просторов южноафриканского буша, обещала закончиться вдохновляющей сценой на Елисейских Полях. Наверняка юноша уже представлял себе ликующие толпы; покачивающиеся на ходу плюмажи кирасиров; блеск медных труб и малых флейт… Нет, определенно кратчайший путь к трону лежит через военные победы! А Зулуленд в то время был единственным доступным для него бранным полем.
Британское правительство, заваленное отчаянными депешами из Южной Африки (ибо эпопея принца приключилась уже после исандлванской трагедии), категорически возражало против приезда французского принца. Однако его мать обратилась за помощью к королеве Виктории, и этот союз оказался неодолим.
— Я делал все, чтобы остановить принца, — говорил впоследствии Дизраэли. — Но разве можно переубедить двух одержимых женщин!
Принц прекрасно выдержал выпускные экзамены в Вулидже — по крайней мере, прекрасно для принца — и никто не знал, что с ним делать. Совсем отстранить его от дел не представлялось возможным, и для принца выискивались всяческие малозначительные занятия вроде картографирования местности. Главная же задача командования заключалась в том, чтобы держать молодого человека подальше от опасных ущелий и заросших маисом полей.
В то июньское утро он выехал из ставки вместе с лейтенантом Кэри, шестью рядовыми кавалеристами и чернокожим проводником. Они отправлялись подыскивать место для очередного лагеря. По дороге англичане остановились перекусить. Они как раз разводили огонь, чтобы сварить кофе, когда сидевшие в засаде зулусы открыли по ним огонь. При звуке выстрелов лошади рванулись с места, и лишь пятеро всадников сумели сразу вскочить в седло. Две лошади сорвались с привязи, и их хозяева безуспешно пытались поймать перепуганных животных. У принца был здоровый серый жеребец шестнадцати хендов в высоту, и ему никак не удавалось попасть ногой в стремя. Тем более что шум взволновал и без того горячего жеребца и тот постоянно гарцевал и вертелся на месте. Принц предпринял отчаянную попытку вскочить в седло, и это ему почти удалось. Но на беду кобура зацепилась за стремя, и юноша, потеряв равновесие, вновь свалился на землю. Обезумевший от страха жеребец наступил на своего хозяина и галопом умчался прочь.
Принц огляделся. Он был совершенно один против четырнадцати кафров. Двое других всадников (те самые, которые пытались поймать лошадей) были уже мертвы. Тогда юноша вскочил на ноги и, сжимая в руке револьвер, обернулся к наступавшим врагам. Днем позже кавалерийский дозор наткнулся на место схватки и опознал в изуродованном обнаженном теле того, кто для многих французов являлся императором Наполеоном IV.
В апреле следующего года в Зулуленде объявилась странная процессия. Она медленно передвигалась, прокладывая себе путь к Ителени-Хилл. Двадцать членов Натальской конной полиции сопровождали гражданскую двуколку, которой правил генерал сэр Ивлин Вуд. Рядом ехал грум и вел в поводу лошадь под дамским седлом. Позади, сильно отстав, двигались повозки с багажом и карета, из которой выглядывали взволнованные лица молодых служанок. Достигнув того места, где ныне стоит каменный крест, процессия остановилась. Сэр Ивлин Вуд вышел и подал руку даме под густой траурной вуалью. Когда она откинула вуаль, стало видно прекрасное лицо, совсем недавно сиявшее улыбкой на радость Второй империи. О чем думала Евгения Монтихо, когда стояла коленопреклоненной перед могилой своего сына? Этого мы никогда не узнаем… В прошлом эта женщина была императрицей Франции. Возможно, она вспоминала свою жизнь, которая много лет назад началась как увлекательное приключение на Корсике и вот теперь подошла к концу на одинокой могиле в Зулуленде, прерванная ассегаями Черного Наполеона.
Чиновник из местного управления (кажется, его должность называлась «главный комиссар») был так любезен, что организовал для меня национальные танцы в одном из дальних краалей. Мы выехали после обеда и ехали довольно долго, прежде чем вдалеке показалась гора (как мне сообщили, высотой в четыре тысячи футов над уровнем моря).
На ее склоне я рассмотрел большой крааль, однако стоило нам свернуть с дороги и начать подъем по крутой тропе, как я потерял его из виду. Когда же крааль снова появился в поле зрения, стало ясно, что все это время за нами наблюдали. У входа уже собралась целая делегация из числа деревенских жителей. Даже издали было видно, что мужчины встречают нас в полном боевом облачении. Я разглядел высокие головные уборы из перьев и немедленно вспомнил описание Чаки, оставленное Натаниэлем Айзексом.
Здешнее поселение, конечно же, не шло ни в какое сравнение с Великим Городом Чаки. Но тем не менее это был один из крупнейших краалей, какие мне доводилось видеть в Зулуленде. Живая изгородь из колючего кустарника и кактусов окружала участок в несколько акров, на котором стояло тридцать или сорок хижин. Все они были старинного образца — с низкими, почти до земли, крышами и настолько маленьким входным отверстием, что внутрь попасть можно было лишь на четвереньках. Я заметил на территории деревни еще один крааль — поменьше размером, с плетеными стенками. Очевидно, он предназначался для скота.
Как только мы приблизились ко входу в деревню, нас тут же окружила толпа из нескольких сот зулусов. Все они — и мужчины, и женщины — были одеты в национальную одежду. Мне не удалось разглядеть ни одной старой шляпы, рубашки или потрепанных брюк европейского образца. Общий вид деревни живо напомнил декорации с африканской выставки, куда меня водили в далеком детстве. Пока я разглядывал живописную толпу, вперед выдвинулся пожилой зулус в совершенно неописуемом наряде. На нем был белый халат, бриджи для верховой езды и коричневые кожаные краги. На голове красовался тропический пробковый шлем. Впрочем, последнюю деталь он тут же снял, приветствуя комиссара.
—
Несмотря на нелепое одеяние, старик держался с завидным достоинством. Я сразу понял, что это вождь племени.
Он проводил нас в для загон скота, где, собственно, и должны были состояться танцы. Здесь уже стояли стулья для нас и вождя. Как только мы расселись по своим местам, в крааль привели трех коров. Вождь произнес короткую речь, обращаясь к комиссару, который тем временем критически разглядывал доставленных животных. Наконец он остановил свой выбор на одной из коров, и вождь тут же объявил, что дарит ее комиссару. Тот поблагодарил и торжественно вернул дар вождю. Как я понял, этот обмен любезностями носил чисто ритуальный характер, ибо корову немедленно забили и освежевали. Все происходило в точном соответствии с древними обычаями, и я уже начал гадать, кого из зрителей отправят на Холм Смерти!
Собравшиеся танцоры представляли собой весьма живописное зрелище. На них были головные уборы и браслеты из меха леопарда. На головах колыхались высокие черные плюмажи, приводя на память страусиные перья на боннетах шотландских стрелков. Грудь и плечи мужчин покрывали латы из пятнистых леопардовых шкур, которые свободно свисали спереди. Поясами служили связки хвостов различных животных, а локти и колени были украшены белыми пушистыми кисточками. Каждый из танцоров держал обтянутый кожей щит, а у некоторых в руках были копья с тупыми наконечниками. Я начинал понимать, что ощущали несчастные участники исандлванской трагедии при виде окружившей их толпы импи.
В краале царила та же вялая, расслабленная атмосфера, которой обычно отличаются арабские
