1 марта к московским властям поступили два прошения: от московского купца 1-й гильдии и владельца торгового дома (существовавшего уже более 40 лет) Михайлы Григорьева сына Менделя[453] и от московских купцов 1-й гильдии Еселя Гирша Янкелевича и Гирша Израилевича, а также от находящихся в Москве купцов Белорусского купеческого общества Израиля Гиршевича, Израиля Шевтелевича, Хаима Файбешевича и Лейба Масеевича[454]. Несмотря на их разумные доводы и отрицание приписываемых им нарушений правил торговли, 7 октября 1790 г. Совет при высочайшем дворе постановляет исключить евреев из оклада московского купечества, поскольку «по существующим здесь законам… не имеют евреи никакого права записываться в купечество во внутренния российския города и порты; да что и от допущения их к тому не усматривается никакой пользы; что могут они, однако ж, на основании изданных законов пользоваться правом гражданства и мещанства в Белоруссии и что сие право можно бы еще с пользою разпространить и на наместничества Екатеринославское и Таврическое».[455] Данные положения были законодательно реализованы и оформлены в именном указе Екатерины II Сенату от 23 декабря 1791 г.[456] , который впервые узаконил фактическое существование черты еврейской оседлости.
Любопытно, что от запретительных мер московских властей пострадали и евреи-иностранцы. Так, из записки (на французском языке) австрийского посла в России гр. Л. Кобенцля к президенту Коммерц- коллегии гр. А. Р. Воронцову (апрель 1792 г.)[457], хранящейся в родовом фонде последнего, становится известным запрет въезда в Москву купца из Галиции Бераха Кальша, который в течение многих лет осуществлял в городе оптовую торговлю, а сейчас привез большую партию венгерских вин, уплатив положенные налоги. Исход этого эпизода неизвестен, однако красноречив сам факт притеснения иностранного купца только на том основании, что он иудей.
Вторично вопрос о еврейской торговле в Москве был поднят при Александре I. Согласно докладу Сената, представленному императору 7 апреля 1802 г.[458] , оптовая торговля еврейских купцов 1-й и 2-й гильдий из Белоруссии в Москве и Санкт- Петербурге была окончательно запрещена. Это решение, направленное к охране выгод русского торгового класса уничтожением конкуренции, подверглось резкой критике в правительственных кругах, некоторые представители которых указывали, что если Городовое положение 1785 г. поощряет оптовую торговлю иностранцев, то «кольми же паче не можно воспретить подданным российским, немаловажную часть населения составляющим и еще двойную подать платящим»[459] . Отмечалось, что запрещение евреям вести торговлю оптом внутри России приведет к тому, что торговая связь между губерниями черты оседлости и прочими окажется разорванной; стеснения в коммерции отнимут у евреев «важный способ существования, и праздность их будет только бременем, отягощающим государство»[460].
До восхождения на престол Александра II никто из евреев не имел права на постоянное жительство вне черты оседлости, был разрешен лишь временный приезд для определенных целей и с позволения полицейских и административных властей. Только 16 марта 1859 г. вышел закон о предоставлении евреям- купцам 1-й гильдии (состоявшим в ней пять и более лет) права проживания и торговли во всех губерниях России с семьями и слугами[461]. По представлению МВД и указу императора от 28 июня 1865 г. евреи-ремесленники с членами семьи вслед за первогильдейским купечеством получили законное право поселяться и работать во внутренних губерниях[462] (хотя и раньше в ряде городов страны они проживали «временно» по разрешению местной администрации). Третьей категорией еврейского населения, которой было разрешено жить вне черты оседлости, стали представители интеллигенции с высшим образованием: юристы, врачи, работники науки и культуры. Таким образом, только с середины XIX в. в Москве появляется постоянное и стабильное еврейское население.
ВЫКРЕСТЫ ПРОТИВ ПАТРИАРХА НИКОНА: Материалы следственного дела 1666 года
Во время длительной русско-польской войны 1654–1667 гг. в России впервые осело значительное количество пленных литовско-польских евреев. Многие из них в дальнейшем приняли православие, поскольку без этого проживание в центральном районе страны, включая столицу, было невозможно. По- видимому, одним из них и стал выкрест Михаил Афанасьев сын.
Настоящая документальная публикация тематически и географически связана с Московским регионом и является логическим продолжением не так давно опубликованного в журнале «Вестник Еврейского университета» ценного исторического источника середины XVII века — доноса служителя патриарха Московского и всея Руси Никона крещеного еврея Михаила Афанасьева царю Алексею Михайловичу на своего хозяина — одну из крупнейших фигур отечественной истории этого столетия (имеющего заголовок «Показание Михаила Афанасьева об отношениях патриарха Никона к женщинам») [464].
Как отмечалось, его донос содержит обвинения опального патриарха (возглавлявшего Русскую православную церковь с 1652 г.[465]) локального характера, перечень которых гораздо шире, нежели следует из названия. Здесь можно выделить пять пунктов обвинений. Во-первых, доноситель отмечает, что по приказу Никона в Воскресенском Новоиерусалимском монастыре (основанном им в 1656 г. на р. Истре), куда он добровольно удалился в 1658 г., пытали товарища М. Афанасьева, также выкреста и патриаршего сына боярского Демьяна Иванова сына Левицкого («патриаршие дети боярские» — низшее сословие двора патриарха, дворовые слуги), добиваясь от него признания в «жидовстве», то есть отправлении иудейских обрядов вместе с московским лекарем Данилом. А затем он был сослан в один из монастырей Никона — Иверский (Новгородский Богородицкий Святоозерский) на Валдайском озере. По мнению доносителя, ясна цель достижения нужных патриарху признаний: обвинение на Соборе в Москве 1666–1667 гг. в «жидовстве» личного врача Алексея Михайловича, что, по идее, должно бросить тень на самого царя. Во-вторых, М. Афанасьев заявляет, что в окружении патриарха близкие ему люди — зять, крестник, подьячий — занимаются «татными» делами. В- третьих, новокрещенец вменяет Никону в вину жестокое обращение со своими подчиненными: например, сечение невиновных кнутом и плетью и битье палками, а также ссылки неугодных ему в свои дальние обители — Иверский и Крестный (Архангельский Кийостровский в Белом море) монастыри, основанные патриархом в 1653 и 1656 гг. соответственно. Четвертый пункт касается приема Никоном «служилых и торговых» иноземцев из московской Немецкой слободы в своем подмосковном монастыре, включая посещение церквей, колокольни и трапезу в патриарших хоромах, что было строжайше запрещено церковными правилами. Наконец, патриарх обвиняется в том, что он парился в бане с «молодицами» и склонял к сожительству жену доносителя.
Перечисленные обвинения почти не вошли в главный перечень «вин» главы церкви, зачитанный на заключительном заседании Большого собора в Москве 12 декабря 1666 г., посвященном вынесению приговора. Свою челобитную М. Афанасьев передал царю, бежав из Воскресенского монастыря по сговору с Д. Левицким; в Москве 15 октября 1666 г. он объявил «за собою государево слово» («слово и дело государево» — формула, сопровождавшая донос на кого-либо, с обвинением в государственном преступлении, отмененная в 1762 г. Екатериной II при ее вступлении на престол). В это время в столице шла подготовка к церковному Собору, в котором помимо 17 русских иерархов приняли участие специально приглашенные 12 иноземных архиереев, в том числе два греческих патриарха[466]; Большой собор подвел черту под «делом Никона».
Собственно донос выкреста явился основанием для начала дополнительного локального следствия против патриарха, гораздо менее известного, чем основное следствие, итогом которому стал приговор Соборного суда в Москве в декабре 1666 г. (с Никона за многочисленные прегрешения, и в первую очередь за самовольное оставление престола, вторжение в государственные дела и клевету на царя, был снят сан
