дойдет до таких простых и грубых приемов, как открытое ограбление. Так что, Лутц, постарайтесь не завязывать дружбы с попутчиками, но в то же время и не держитесь слишком уж отчужденно и настороженно. Вы меня понимаете?
– Прекрасно понимаю, – заметил я. – Постараюсь как следует выспаться сегодня ночью, чтобы легче было бодрствовать в пути.
Бумаги тут же были упакованы. Те, что предназначались для меня, положили в легкий черный саквояж с очень надежным замком, который и раньше не раз бывал моим компаньоном. А на следующий день вечером я отправился в путь экспрессом, о котором мы договорились. Так, во всяком случае, я тогда полагал. Однако впоследствии мне так и не удалось найти свидетелей того, что я сел на нужный поезд, так как провожать меня никто не пошел. Было решено, что мне лучше уехать как можно незаметнее, ведь даже в таком большом городе, как наш, членов и сотрудников старинной и уважаемой фирмы «Моритц» знали практически все.
Билет я взял, не регистрируя багажа, потому что не прихватил с собой ничего, кроме саквояжа и чемоданчика, которые легко нес в руках. Уже смеркалось, пассажиров на станции было немного, особой суеты не наблюдалось. Я занял место в пустом отделении вагона второго класса и спокойно ждал отправления поезда. За пару минут до этого ко мне присоединился еще один мужчина. Меня это немного раздосадовало, потому что в моем положении путешествовать с одним соседом хуже всего. Я предпочел бы многолюдье, на худой конец, трех-четырех попутчиков. Но когда я садился, одни отделения были пусты, а в других находилось всего по одному или по два человека. Что ж, сказал я себе, надо было дождаться отправления, а уж потом выбирать место.
Я попытался как следует рассмотреть попутчика, но он как раз наклонился, выглядывая из окна, так что лица его не было видно. «Может, он поступил так нарочно?» – подумал я, проявляя вполне естественную в моем положении подозрительность. Это так подействовало мне на нервы, что я решил поискать другое место. И тут раздался странный звук. Мой попутчик закашлялся. Отвернувшись от окна, он пригнулся, закрыл лицо руками и кашлянул снова. Такого необычного кашля я еще никогда не слышал. Больше всего он походил на квохтание курицы. Кашлянув еще раза два, он, похоже, переждал подступающий спазм, потом резко выпрямился, еще раз выглянул в окно и, открыв дверь, выскочил наружу с таким возгласом, словно вдруг увидел старого друга.
И почти тут же, к моей радости, поезд тронулся, так что вышедшему едва ли хватило бы времени снова сесть в этот или другой вагон.
«Теперь, – подумал я, – пара спокойных часов мне обеспечена. До М. остановок нет, а туда мы прибудем уже в девять часов. Если и там никто не сядет, значит, до утра я в полной безопасности. А потом останется только узловая станция, а дальше без остановок до Кале».
Разумеется, я выбрал вагон для курящих, так что с облегчением снял свою накидку и закурил сигару, радуясь, что избавился от попутчика. До самого М. мне никто не мешал. Стоянка там продолжалась недолго, и, к счастью, моего одиночества никто не нарушил. Очевидно, в эту ночь желающих попасть в Кале было очень мало. Я собирался бодрствовать до утра, однако мое подсознание, не чувствуя никакой угрозы, видимо, посчитало это излишним, так что через час после М., а может, и раньше, я и не заметил как уснул.
Видимо, спал я очень крепко, потому что, проснувшись, никак не мог вспомнить, где нахожусь. Только постепенно сообразил, что не лежу дома в уютной постели, а сижу в холодном, слабо освещенном железнодорожном вагоне. Я сказал – холодном, да, здесь действительно было очень холодно. Но когда я окончательно пришел в себя, то первым делом подумал о драгоценном саквояже. Меня вдруг охватил ужас: вдруг его украли? Но нет, он оказался при мне, даже во сне я локтем прижимал его к телу. Но в чем дело? Поезд стоял. Что это за станция? Какое-то мрачное, пустынное место, ни шума, ни веселой суеты, только пара носильщиков неторопливо прохаживалась вдоль пути с угрюмым и сонным видом «ночных дежурных». Узловая? Не может быть. Я взглянул на часы. Только полночь! Конечно же, это не узловая. Туда мы должны прибыть около четырех часов утра.
Тогда что мы здесь делаем и что это за «здесь»? Может, что-то непредвиденное потребовало срочной остановки? В этот миг мое ухо уловило странный звук, прилетевший откуда-то издалека. Или он мне только почудился? Кашель, похожий то ли на карканье, то ли на кудахтанье – кашель моего внезапно исчезнувшего попутчика, вызвавшего у меня инстинктивную антипатию. Я выглянул из окна – прямо напротив находился слабо освещенный, как и все вокруг, станционный буфет, и в его дверях мелькнула и исчезла внутри знакомая фигура. Я был совершенно уверен, что узнал человека, который кашлял.
– Хватит! – сказал я сам себе. – Не надо фантазировать. Наверняка с этим парнем все в порядке. Он просто угодил в ту же дыру, что и я. Но какого черта мы здесь торчим?
Я прихватил саквояж и выпрыгнул из вагона, чуть не сбив с ног медленно проходящего мимо носильщика.
– Сколько еще мы здесь будем стоять? – окликнул его я. – Когда мы отправимся до …? – я назвал узловую станцию.
– До узловой? – уточнил он на таком странном немецком, какого я никогда не слышал. Да и был ли это немецкий? Или я понял его благодаря неожиданно обнаружившимся у меня сверхъестественным способностям? – До узловой не будет поезда четыре или пять часов, – и он назвал точное время. Потом, как-то нехотя, забрал из вагона мой чемодан и накидку и уложил их на платформе. При этом он смотрел на меня без интереса – так, словно я пробыл здесь уже по меньшей мере неделю.
– Пять часов не будет поезда? Вы с ума сошли! – воскликнул я.
Он покачал головой, что-то пробормотал и, как мне показалось, указал на здание буфета. Подхватив свои вещи, я поспешил туда, надеясь найти более надежного служащего. Но там никого не оказалось, кроме толстяка в белом фартуке, протиравшего стойку, и… Да, конечно, в углу виднелась фигура того, кого я про себя называл «человек, который кашлял».
Я обратился к повару или официанту – уж не знаю, кем он там был. Но он только покачал головой, заявив, что ничего не знает о поездах, и фактически дал мне от ворот поворот, предупредив, что сейчас закрывается.
– И куда же прикажете мне податься на ночь? – сердито спросил я, хотя, разумеется, этот индивидуум в фартуке никак не мог нести ответственность за ситуацию, в которой я очутился.
Он посоветовал пойти в «Ресторан», тот еще открыт, это в двух шагах отсюда, надо выйти прямо со станции и потом немного пройти направо, туда, где горят огни.
Понятно, что ничего другого мне не оставалось. Я направился к выходу, и в тот же миг молча сидевший в углу незнакомец встал и последовал за мной. Станция, очевидно, засыпала. Проходя мимо носильщика, я спросил его:
– Первый поезд до узловой отходит в…? – и повторил названное им время.
Он кивнул и снова назвал точное время отправления. Я побрел по дороге, освещенной тусклыми фонарями. Вскоре я заметил, что человек, сидевший в буфете, держится всего в нескольких шагах позади. Это меня немного встревожило, и я пару раз украдкой посмотрел назад. Когда я обернулся еще раз, то он исчез, и я решил, что он отправился куда-то в другое место.
«Ресторан» оказался едва ли более приветливым, чем станционный буфет. Здесь тоже царил полумрак, и один или два официанта выглядели полусонными и странно молчаливыми. Но тут нашлась какая-никакая, а печка, и я устроился возле нее за маленьким столиком и заказал кофе, который, как я надеялся, и согреет меня, и прогонит сонливость.
Мне молча подали заказанное. Я выпил кофе и почувствовал себя немного лучше. Однако само это место выглядело таким мрачным и неприветливым, таким необычным и даже таинственным, что мною овладело какое-то раздражение и желание поскорее отсюда уйти. Если эти угрюмые люди не хотят говорить, то и я не стану, совсем по-детски решил я. И, как это ни странно звучит, и в самом деле не проронил ни слова. Думаю, что все-таки уплатил за кофе, хотя и не совсем в этом уверен. Знаю, что не задал вопроса, который следовало бы задать: как называется этот город? А ведь, судя по размерам станции и количеству тусклых фонарей, которые я видел, добираясь до «Ресторана», маленьким он не был. Однако с той ночи и до сей поры я так и сумел его определить и, боюсь, никогда не сумею.
Что-то было не так с кофе? Или что-то было не так со мной? На этот вопрос я тоже не могу ответить. Все, что я помню, – это ощущение расползающейся по телу непреодолимой вялости, умственной,
