10
Трамвай звякнул и полез по улице в гору. Борис стоял с вещами на площадке, а мы с Марфой сидели на скамьях.
Иркутск оказался громадным городом с залитыми асфальтом площадями, с трамваями и автобусами. По сравнению с ним наш городок казался глухоманью.
Было еще очень рано, но на асфальте я видел кое-где полосы дворницкой метлы. Я моргал ресницами и сонно поглядывал на сидевшую передо мной рябенькую старушку с кошелкой. Она, наверное, была сибирячкой, но ничем, решительно ничем не отличалась от наших старушек.
И вдруг трамвай влетел в небо!
Нет, в облака он не врезался, под ним по-прежнему визжали и ныли рельсы, но сверху, снизу, справа и слева было сине!
Широченная и холодная, в гребешках волн, в пенных бурунчиках и водоворотах неслась под нами река. У берега темнели баржи, на волнах мотался катер, и знобкий ветер, тянувший с этой живой, клокочущей шири, коснулся и меня, и я всем телом ощутил речную свежесть.
Трамвай шел по мосту.
— Бабушка, что это? — Я дернул старушку за локоть.
Старушка испуганно уставилась на меня.
— Она, она! — Я ткнул пальцем в водную ширь.
— Ангара, однако. — Старушка оторвала перо лука и принялась жевать.
Река была широкая, мост длинный. Но вагоновожатый и не догадывался, что я впервые вижу Ангару, и быстро вел трамвай. Зеленые острова, землечерпалка у берега, лодки — все это откатывалось назад. Мост отгремел, и колеса застучали по-иному. Под ними был глухой и плотный грунт мостовой.
Свободных мест в Центральной гостинице не оказалось, и мы два часа просидели на чемоданах в просторном вестибюле, дожидались, пока не съехало три человека.
— Мы проездом, — сказал Борис лысому администратору, — дня на три, потом спустимся по Ангаре на строительство.
— Паспорта, — изрек администратор. Его не интересовало, откуда мы и зачем приехали, зато он усердно изучал два паспорта.
Меня с Борисом поселили в общий мужской номер, Марфу — в женский. Поев и умывшись, мы пошли бродить по городу. Странный человек мой брат! Можно подумать, что он только сегодня утром научился читать, потому что он с непонятным любопытством прочитывал на круглых тумбах афиши местного драматического театра и театра музыкальной комедии (и такой, оказывается, бывает!), подолгу топтался у тигров на пестрых цирковых афишах и у звезд, нарисованных на афишах планетария.
Это был город куда больше Смоленска, честное слово!
Когда мы случайно оказались возле краеведческого музея, я поднял на улице маленький скандал, и они вынуждены были зайти внутрь. И, я думаю, не пожалели. Где еще увидишь такого мохнатого и громадного, с добрую корову, бурого медведя и ушастую полярную сову? А байкальскую нерпу?
Даже Марфа, выйдя из музея, все вспоминала про соболя. Вот бы, дескать, ей такого на воротник.
На улице Фурье я заметил доску с барельефом писателя Чехова и придержал Бориса за руку. Брат объяснил мне, что в этом доме в 1890 году жил Чехов по дороге на остров Сахалин.
Я отлично знал этого писателя по рассказам о собаке по имени Каштанка, о мальчике Ваньке, написавшем письмо дедушке на деревню, и по рассказу о том, как один горбатый и один пузатый толстяк ловили под корягой налима, и все-таки налим выскользнул из их рук… Растяпы!
В общем, правильно сделали, что прибили писателю доску: стоит!
Потом я прочитал странное название другой улицы и спросил у Бориса:
— А кто такой Оуэн?
— Был такой человек, — сказал Борис. — Утопист.
Мне стало ужасно жалко этого человека.
— Он утоп, да? И здесь, в Ангаре?
Брат усмехнулся и положил мне руку на плечо.
— Нигде он не тонул. Он жил в Англии. У него была своя теория построения социализма. Ну, в общем, теория неосуществимая, так сказать, утопическая… Понял?
— Ага.
Чего ж тут не понять? Ребенок, и тот поймет.
На улице Карла Маркса, обсаженной высокими тополями, Борис подошел к одному, похлопал по старой шероховатой коре.
— Какие вымахали, а? И у нас таких не сыщешь. А ведь Сибирь!
Марфа была не совсем в духе.
— Тополя как тополя, — сказала она и пошла дальше, и мы с Борисом бросились догонять ее.
Зато Марфа была готова полдня простоять у витрин с туфлями на высоких каблуках, с танкетками, с разными прозрачными кофточками и по-дурацки улыбавшимися манекенами в разноцветных платьях. Ох, и странный народ эти женщины, до сих пор не пойму!
И главное, Борис даже не пытался отогнать ее от витрины, он лишь переступал с ноги на ногу.
— Не огорчайся, — сказал он, — придет время — купим…
— Хорошо, — ответила Марфа. — У меня память крепкая… Вот такие, да? На шпильках…
— Можно и такие… С первой же получки…
— Это при твоем-то мотовстве?
— Ладно, — сказал он, — заделаюсь скрягой.
На эту скучнейшую тему они разговаривали до самого рынка, куда нас силой затащила Марфа. Ух, и хитрая же она! Чтоб я не ворчал, она купила мне стакан крепких кедровых орешков и тем самым заткнула рот. Бориса смягчила стаканом каленых семечек и принялась торговаться с бородачом, который разложил на прилавке пять больших рыбин с диковинными сибирскими названиями — хариусы и ленки. Названия были странные, а сами рыбы — обыкновенные: литые, серебристые, с гладкой и плотной, как гривенники, чешуей.
Марфа так торговалась с бородачом, что нам стало неловко, и мы отошли в сторонку.
Она вернулась к нам с двумя рыбинами в руках.
— Два рубля уступил!
Ее лицо разрумянилось и сияло.
— Уха сегодня будет… Уха по-сибирски!
И она так улыбнулась, точно в этой ухе было все ее счастье.
Обедали мы в столовой, завтракали и ужинали в номере: ели купленные в магазине сардельки и пили чай с печеньем. Борис все время порывался сводить нас в ресторан «Сибирь» и угостить пельменями и легендарным байкальским омулем, но Марфа и слушать не хотела: рестораны — это одно разорение! Едем в незнакомое место. Деньги надо экономить…
Через день, накануне отплытия из Иркутска, Борис решил сделать Марфе сюрприз и привел нас после обеда в сад имени Парижской коммуны. Здесь мы грызли мороженое в вафельных стаканчиках, играли в «серсо» — набрасывали деревянные кольца на разные фигурки — и качались на качелях.
А потом было самое скучное. Борис с Марфой битый час танцевали, и, представляете удовольствие, я наблюдал, как они кружились в бесконечных па, смотрели в глаза друг другу, о чем-то говорили, улыбались, и Марфа ни капельки не была похожа на ту безучастную и скучную Марфу в купе транссибирского экспресса…
Ах, как я хотел, чтоб у нее сломался каблук, чтоб у музыкантов лопнули от натуги щеки и погнулись трубы, чтоб грянул проливной дождь, только б прекратились эти глупые танцы!..
Потом мы стояли у деревянной балюстрады и смотрели на ширь Ангары.
