тяжелым, драпирующим фигуру плащом, длинная рубашка, перехваченная поясом богатой работы, и круглая, вся в монетках шапочка-оберег снежнацкой работы придавали ей вид воина. К тому же Хрейя, как и ее матушка, соединяла свои четыре светлых косы рядами цепочек, пропущенных чуть ниже подмышек, на талии и вокруг бедер. К этому добавлялись, по мере ее фантазии и настроения, нагрудные и нашейные ожерелья, плоские подвески, кольца на все десять пальцев и длинные серьги из крошечных, в каплю, серебряных колокольчиков. Вся эта горная и мункская работа сверкала и звякала, точно кольчуга: а ведь в архаическом, приторможенном мире андров, где доспех носили на полном серьезе, он был символом верховной власти. Так ее и прочитывали, мою невестку, те торгаши и агентурные личности, кто прибывал для тихой разведки Леса. Снежначкой она ни им, ни кому другому показываться не любила – прекраснее Волчицы, положим, не видел Лес, но подавляло это всех поголовно.
Характер у Хрейи был соответственный: непокладистый и скрытный. Может быть, именно поэтому мы с ней и ладили: я уже давно потеряла вкус к сентиментальности и изо всех плодов земли ценила те, что с жесткой кожурой, ибо сок их бывал много слаще. Мне доставляло истинное наслаждение ловить ее улыбку, озорную нежность во взгляде, обращенном на мужа. Она с ним советовалась нередко, однако в тайне даже от меня – чтобы не портить его свежевылупленного авторитета.
А вот ее многообразная ученость, в общем естественная и для воспитанницы Женской Хижины Белых Волков, и для дочери андрского короля, озадачивала меня то и дело.
– Вот посмотри, какую тебе на осень войлочную накидку смастерили. И то: куда ты свои украсы денешь, если обернешься зверем? Тяжелые они и изнутри колются, – пошутила я однажды.
– Никуда, мама Татиана, – ответила она без улыбки. – Та линия, что разделила Черную Мглу и вершины огненных гор Истинной Земли Нэсин, пролегает сквозь плоть, сердце и существо каждого из нас. Вы видите одну лишь ту половину, что находится здесь, но это не значит, что другая умерла.
Хотя, как я упоминала, через некоторое время ко мне явились четыре незамужних снежначки, было это более ради прощупывания атмосферы и установления дипломатических отношений. Гордые, независимые кхондки могли посмотреть на потенциальных соперниц косо, да и они сами понимали, что с нас довольно нашего собственного матриархата. Поэтому, хотя безработных юношей у нас было порядочно, Белые Волчицы обратили свой взор на зрелых и даже пожилых холостяков. Мы не мешали: эти дамы были достаточно прозорливы для того, чтобы выбрать себе подходящую пару, и достаточно властны, чтобы их выбору все подчинились. В конце концов три из них создали себе гнездо в нашем поселке, а одна отправилась к соседям. Хотя в конце концов и в этих делах побеждала женская солидарность, однако мелких споров было много: в сети едва не попал один кхонд-женатик, на другого кое-кто из местных дам уже давно точил зубки. Мне приходилось распутывать узлы, разрешать коллизии, уговаривать на компромисс во имя общей цели.
Теперь я неожиданно для себя замечаю, что подсознательно подогревала эту борьбу и соперничество – они возникли на месте былого страха и неприязни, и было это для Триады распрекрасно.
Осень пришла в Лес на сей раз настоящая. Не обычный для нас период долгих дождей и не стабильная желтая сушь, как в соседней Андрии, а истинное многоводье. Почва жадно поглощала воду, захлебываясь и пуская пузыри; серое небо опустилось к верхушкам кедров и сосен. Резкие штормовые ветры раскачивали деревья так, что кроны мотались из стороны в сторону; свинцовые капли обивали скорченную листву, осыпали вниз иглы. Крыша нашего мира устояла чудом – градины были размером и остротой как осколок андрского ветрового стекла. Мунки, съежившись, сидели внутри гнезд на оголенных ветвях, многие забирались погостить в хижины кхондов – там хотя тоже досочка на досочке играла, но было тепло и уютно; а кое-кто вообще зарывался в свинячью нору. В моем особняке свирепо разило обезьянником и мокрой псиной: запах снежначек был иной, суховатый и едкий, будто зола или порох.
До осени ни одна из пришелиц не забеременела, хотя их мужья хотели этого куда больше, чем своей двуликости. Первой понесла Хрейя. Беременность ее не испортила, только заставила окончательно сменить звонкий доспех на легкие, широкие и теплые одежды изо льна и пуха. Стан ее оставался прямым, формы округлились, но мягко; и безо всех этих ювелирных вещиц, в одной лишь тафье и накидке поверх струящейся ткани она показалась всем самой очаровательной из женщин Триады. Та же кровь, что в Дане, та же тройственная суть, та же тайна, думала я.
Разумеется, думала я еще. Вот они передо мной, новые люди. Конечная цель нашей Триады – воссоздать былое единство Живущих, так же как Владетеля Эрбиса – покорить, отработать идею нового пространства их жизни. И есть еще одна цель: одному из нас стать на перекрестке времен. Триединство пространства, времени и человека, погруженного в них, но не в них имеющего свое основание…
А мой сын Артханг вообще, вроде бы, ни о чем таком не думал. Носился по долинам и по взгорьям жутко гордый и в то же время обескураженный: шутка ли – создавать прецедент! Совсем иное дело, чем в двуногую общипанную курицу перекидываться. Что похожие снежнацкие детки уж не раз являлись миру, он то ли подзабыл, то ли не учитывал, и я понимала его: твой ребенок – всегда новый Адам или новая Ева, где бы и когда бы он ни явился.
У Багира с семейством дела пошли совсем неплохо, и первым признаком этого были дружные и слаженные вопли церковных деятелей о расцвете нового сатанизма, инсанизма и черного гносиса, которые проникли через открытые границы. А виной не такая, как надо, победа над нэсин, известное дело. Нет чтобы в порошок стереть, так вместо этого инсанскую гниль к себе еще пуще затаскиваем… Аристократы умело парировали, через СМИ напомнив своим приверженцам, что Киэно – неразлучная спутница БД; а кто БД в официальной конфессии, а? И не катите на нас бочку, что мы верим не по вашей правде. Экая утвержденность в своей собственной непогрешимости – да тот, кто об оной кричит, уже самим этим фактом становится неправ, вы вот лучше дождитесь, чтобы сие кто-нибудь из иноверцев за вами признал.
Именно от котовистов и непосредственно от моего выкормленника, из его штабов в сердце врага исходили самые дерзновенные планы, рассылались копии и списки гимнов и речений, которые скрупулезно собирала и хранила в складках своих одежд страна Нэсин, – как раз на таких воспитывался в юности Король-Монах. В один из этих корпунктов ниспосылал Шушанк любовно упрятанные в памяти афоризмы и остроты своего друга, которые тотчас же издавались карманным тиражом, в прочном и гибком переплете. И сюда же, в храмы Братьев Чистоты, как они теперь называли себя, стекалось наисовременнейшее холодное оружие. Большие Мунки отковали нового Отца Мечей в своем болотном анклаве. Предназначался он для одухотворения стремительных и легких, как утренний пассат, мечей, стилетов и кинжалов, арбалетных стрел и дротиков. Вообще-то говоря, мы рассчитывали не на нападение, а на устрашение потенциального противника. Косить целые армии будущих собратьев нам было совсем невыгодно. К тому же оружие придает тому, кто им владеет, больше уверенности, чем панцирь, как бы ни был он надежен, – и почему бы не дополнить одно другим? Таков урок шлемоносной Жанны Д'Арк, чей поржавевший меч, отысканный под алтарем, не покидал двойных ножен, однако был грозен и свят.
В Андрии, как и у нас, царила непогода, но что вытворялось там волей тамошней небесной канцелярии – с нами было несравнимо. «Осенняя осень» в Андрии нежней и мягче нашего волчье-индейского лета, и жители привыкли к этому: благородная медь листвы, шорох на торных дорогах, потускневший смирнский ковер на газоне, иногда тончайшая водяная морось – вот то, что постоянно воспевают их поэты и поэзы. А мы невольно обрушили им на головы эсхатологический потоп, что превращал поля в рисовые чеки, яблони – в голый скелет и шоссейные трассы – в русла рек. Андров расквасило и вбило назад в ту глину, откуда они произошли и куда, по-моему, все время инстинктивно пытались вернуться.
Так протекли десять лунных месяцев, которые догола раздели всех Долго-Медленно Живущих, сгноили на земле лист и выгнали из-под него юные, крепкие ростки нови, уже закаленные несколькими крепкими ночными заморозками, а из хвойных почек – едва заметные мягкие иглы.
И тогда, незадолго до рассвета, у Хрейи начались роды. Мне наблюдать не позволили: акушерка я никакая, рожать и то позабыла. В отдаленный сборный домик, который неделю коптили в специальном дыму, чтобы предохранить мою невестку от родильной горячки, вслед за роженицей вошли три самых опытных мункских повитухи и одна суккская «мастерица воскурений» – на случай, если кроме антисептика
