вероятности!
– Как там Серена – в самом деле у вас?
– У меня. Предъявлю, не волнуйтесь. Пока она спит под моим кровом, так что я бездомен вдвойне. Это у нее, по-моему, нервное. На нее спланировали два десантника внутренней службы безопасности, то ли ради неверно понятого королевского интереса, то ли из-за себя самих; а она их мало в землю не вбила по самые плечи. Я единственно помешал. Вот оно внутри нее и перегорает – боевая ярость, запертая воинская кровь, что толкает на подвиги.
– Положительно, я не берусь отвечать за стихийное бедствие, что ходит у меня в дочерях.
– Какое бедствие? Да прелестная же девушка! Истинная женщина телом и духом. А что не из трусливых – так последнее качество еще никого не красило.
– Я бы ее скорее сочла мальчишницей. Братья и дружили с ней, и ни в чем спуску не давали – муштровали, как солдатика. Это помимо той выучки, что кхондский женский пол получает законно. Теперь еще мунки-хаа…
Я нарочито проговорилась и замолкла: хотела посмотреть, как он среагирует на Коваши и не подхватит ли намека, что брошен в виде приманки. Он проигнорировал:
– Ей позволили быть собой и идти к себе, всё углубляясь. Галантность в молодежных субкультурах нередко и возникает, и воспринимается как нечто оскорбительное. Но только до поры, пока сущность мужчины и женская суть не созрели, не прорезались изнутри. Истинная женственность – явление сильное и очень глубинное. Она встречается крайне редко, и за нее большей частью принимают поверхностные проявления: особую лексику, кокетство, наряды, изящество и прихотливость манер, нежелание быть умной и поиск сильного плеча…
– Так в чем, по-вашему, цель истинной женственности?
– Оберегать мужчину от его внутреннего.
– Тогда – истинного мужества, мужественности?
– Защищать женщину от внешней беды.
– Отличный афоризм. Где берете только… А теперь показывайте дочку, иначе я подумаю, что вы мне здоровые зубы заговариваете. Не беда, если и разбудим.
Внутри дома было слегка поуютнее, чем снаружи – хотя окон, как я и думала, не было, бодрый и нарядный свет вовсю лился из щели, которая образовалась между крышей и верхом стены. То был весьма романтический уют: видимость, кажимость, лакировка. Ни стола, ни постели. Земляной утрамбованный пол чуть отступя от порога был прорезан четырехсторонней траншеей, посереди которой возвышался кусок в форме могильной плиты, едва ли не ею же, родимой, и крытый, – по всей видимости, едалище. Ибо на полированном светлом камне утвердилась глиняная и деревянная утварь, довольно симпатичная: кринка, две миски, три ложки, нож (самшитовый, хотя, возможно, и костяной), блюдо для хлеба. Печка отсутствовала – хозяин не желал «травить свою осину керосином». Что за штуковина, выпуклая или впуклая, служила здесь постелью, я так и не поняла; у стенки, украшенной довольно красивым и бокастым музыкальным инструментом, было набросано до черта полосатых дерюг, матрасов и подушек в одних наперниках, и как раз тут, наполовину зарывшись во весь этот художественный беспорядок, пребывала доблестная Серена. В головах у нее подремывала та самая кошка. Кремовое брюшко самого теплого тона расположилось на лбу моей дочери, а лапы – в несколько устрашающей близости от глаз. Впрочем, кинжалы были надежно упрятаны, а в ленивой позе воплощена была сама кротость.
С виду то была сиамка, только крупнее обычной раза в полтора-два: темно-бурый перевернутый топорик на лбу делал ее похожей на индийскую живую Богиню Смерти – ту самую, что выбирают из сотен девчушек за красоту и абсолютное спокойствие в любых обстоятельствах. Глаза, что смотрели сквозь меня из-под этой маски, сияли, как аквамарин на фоне черненого золота. Даниэлю она вроде бы кивнула, но его спутница не была достойна даже презрения: некоронованная выскочка на фоне природной аристократки. «Подумаешь, платоническая вдова главного лесного кобеля, – читалось на азиатски плоском лице с бледно-смуглыми щечками, миниатюрным черным носиком и розовыми губами. – Слыхали мы о тебе из первоисточника, а вот ты о нас – нет.»
– Разрешите представить вам мою Киэно. Киэно, милая, это мать нашей гостьи и сама наша гостья.
Значит, это и вправду ее имя… Что ж, ей оно шло. В нем звучало нечто японское, и я припомнила, что в этой стране придворные кошки носили звание младшей фрейлины, а когда одна из них собралась подарить людям свое потомство, сам микадо заказывал в главном буддийском храме молебен о благополучном разрешении.
– Теперь я поняла, почему сюда нет ходу моим соплеменникам.
– Она жуткая гордячка, но ее служба того стоит. И дети ее от Каштанового Пантера – просто замечательные. Они почти выросли, так я их всякому-разному народу сосватал в качестве награды.
Слово «пантер» попыталось возбудить у меня робкую ассоциацию с моей былой жизнью, но она исчезла, не успев проявить себя. В перекрестье наших взглядов Серена шевельнулась, моргнула и в полусне привстала на ложе. Кошка скользнула в окоп и вальяжно, кустодиевской купчихой, проплыла в направлении обеденного столика. Вспрыгнула на него и уселась на чистом от посуды конце, аккуратно сложив лапы глечиком.
– А, мама, ты уже здесь? Я тут совсем заспалась, – она не удивилась, да и обрадовалась не очень. – Всё Киэно: головную боль сняла, тревогу точно выпила и послала красивое видение. Знаешь, какое ее имя для близких друзей? «Верная Теплом».
– Они поладили, – улыбнулся Даниэль.
– Брат тоже мог бы подружиться с Кийи. Манкатты считают кхондов и каурангов записными грубиянами и невеждами, но то происходит не от сущности, а от внешнего различия характеров.
– Манкатты – друзья инсанов; одно это нетерпимо для истинного андра, – уточнил наш хозяин. Сейчас, рассмотренный анфас, он куда больше походил на свою кошку: та же легкая раскосость темных глаз, те же мягкие и горделивые манеры и слегка высокомерный стиль, хотя и более открытый общению. – Сами андры любят собак, потому что могут быть искренни с ними и держаться запанибрата. И собаки тоже им открыты без недомолвок. Киэно же и ей подобные вынуждены закрываться. Возмущение, гнев и обида, вызванные несправедливым отношением, – слишком большая роскошь для Держателей и Держательниц Равновесия. А манкатты у себя таковы же, как у себя кхонды. Если Держатель не устоит внутри себя – всколыхнется и нарушится Великий Покой.
Со стороны все, что он говорил, представлялось ахинеей: природный гомеостаз и, как намекнул Даниэль, гомеостаз некоего высшего порядка зависят от существа, которое в него погружено. Однако моя аналогия с Богиней Смерти была вовсе не случайной. В который раз то, что возникало в моем представлении, оборачивалось истиной или, возможно, истину эту рождало.
– Но ведь Покой не должен быть застывшим.
– И Равновесие обязано жить, как живет море с его приливами и отливами. Поэтому я, поверьте, и не стремлюсь воспитать у Киэно и ее деток совершеннейшее беспристрастие.
Манкатта снова пошла к нам и вспрыгнула ему на плечи, но не улеглась. Изящный профиль, нежный рисунок рта, смягчающий остроту клычков… Сказала нечто, похоже, извиняясь. Потерлась о шею хозяина изящной головкой, оттолкнулась от него и выпрыгнула в открытую дверь. Показывает, что не будет лишним свидетелем.
– Дан, ты разве не поговорил с мамой о чем хотел?
– Не успел. К тому же андры полагают, что «голодное брюхо к советам глухо».
– К советам? – переспросила я. – Советы я принимаю как раз на пустой желудок, чтобы заесть в случае неудобоваримости. А вот решения – только и исключительно на трезвую голову. Таковой она бывает, если тело умиротворено. Словом, если у вас найдется чем подкрепиться, как говаривал один эпический герой племени рутен, я готова. Вообще-то у моих кхондов и свой припас имеется.
– Твой эпикомический персонаж говорил еще, что тот поступает мудро, кто ходит в гости по утрам, – злорадно шепнула Серена. – Вы же к ночи явились – Даниль вас питать вовсе не обязан.
Однако получился великолепный предлог свести всех наших вместе за если не круглым, то квадратным столом и порастрясти запасы, которыми нагрузили нас домовитые суккские поварихи.
А потом мы с Даниэлем тихо беседовали всю ночь на фоне дверного проема. Полоскалось на тихом
