загнать, как лису? Нет. Копья, упертые в стремя широкие копья с поперечиной понизу лезвия – да это…
…Он рыскал по гущине луга, будто форштевень морского судна в бурю, однако фриссы были почти так же увертливы и никак не отрывались от куцего хвоста с грубой волосяной метелкой на кончике. Издали Хнорк казался не таким крупным, они все не знали его так хорошо, как Серена…
…Рогатины. Мама Тати, это правда, что андры едят человечину? Это рутенское слово на губах ребенка означало плоть всех без различия Высоко-Живущих. Теперь оно выскочило из подсознания – мысль была смята, но куда резче острой стали. Серена пошла наперерез, по-мункски пригнувшись к земле; тем пружинистым, безостановочным скоком, что переняла от дружков и брата (где это его до сей поры носит? Сама услала, а теперь жду…). Ухватки ее были, уж точно, не рутенские и даже не кхондские, а похуже; ладно, теперь не до изысков. На одной из масляных картинок волки красиво эдак лошадиную запряжку преследуют, но там ведь торная дорога, а не лесная опушка, где нижние ветки только что глаза не выхлестнут.
Как ни береглась она, от березовых розог на шее и плечах напухли рубцы, туника надорвалась на плечах и сбоку.
– Хно-Хро, дружище, я здесь, сила наша с тобой! – кричала она, не переставая, всем телом.
Таков был боевой клич Триады в старинные времена, когда стычки с племенами голошкурых были еще прямыми, честными и непосредственными. Теперь это воззвание к силе мало кто помнил, мама Тати и вообще не догадывалась, а к Серене нынче само пришло. И вся сила кхондов, и сукков, и мунков древних времен, сила черной Лесной Земли вдвинулась в нее, отыскала себе ножны в ее теле, таком малом. Это было так, до невероятия, больно – не физически, иначе, – что Серена тотчас же метнула этой инакой мощью в бегущего вдали сукка. «Иди на отрыв, бросайся в чащу, ты теперь быстроног, а посреди деревьев они за тобой не ускачут, опасно им, – хотела она послать Хнорку на конце незримого меча. – Да примет тебя Лес, старина!»
Все получилось не так. То ли взыграла в нем щедро влитая в него Сереной душа древних воинов; то ли он захотел – по своей, не чужой воле – расквитаться с чужаками за свой страх. Кабан резко стал, уперев в землю все четыре высоких копыта, окованных вороненой медью и заостренных на раздвоенном конце. Такие же накладки блеснули на клыках, задранных кверху: то было не оружие – орудие лесного крестьянина, землепроходца и добывателя корней, но второе куда легче оборачивалось первым, чем мог помыслить и сам покойный Арккха. Да, вспомнила Серена, у них же и собственная броня имеется на спине и боках – из жира и кожи. Не всякой пулей пробьешь. Но андры – эти явно учли и такое…
Между тем Хнорк повернулся к своей погоне, неспешно, с великим достоинством. Теперь охотники узрели его, наконец, таким, как он есть: это был валун, что вздыбился на пути посягателя и захватчика, живое воплощение разгневанного Леса, совокупная Сила его, зажатая в горсти.
Передовой всадник пришпорил свою вороную и плотнее уткнул в стремя набалдашник рогатины, направив острый ее конец вперед – так рыцари били в щит противника на турнире. Однако сукк прыгнул на них раньше – оковка клыка высекла искру из стали – и лезвие, вместо того, чтобы нанизать на себя упрямого поединщика, колыхнулось книзу и со всего размаху вонзилось в дерн. Верховой удержался в седле только чудом; но в тот же миг его кобыла отчаянно взвизгнула, поднялась на дыбы и обрушилась на колени и вбок, подмяв охотника под себя. Нечто густое и темное, исчерна-розовое и блестящее вывалилось из другого ее бока и брюха, поволоклось по земле. Кабан чуть отступил после удара по касательной и готовился к новой атаке. Кавалер с трудом приподнимался на колене – попытку вызволить рогатину он оставил сразу же. Торопливо нащупал на поясе нечто… Глыбистая туша Хнорка нависала над ним Божьей карой.
– Это кинжал там, в ножнах, – передавала Серена потный, острый запах железа. – Ты почему не удрал, за что женщину поранил? Гордец! Олух! Оба вот сейчас поляжете!
Только вот их обоюдная, многократно возросшая сила уже неслась к поверженному андру помимо их желания, выворачивая наизнанку, грозно звеня. Незримый меч, по бокам вогнут, обведен пульсирующим зеленым огнем – что перед ним тонкий стилет, подобие шила: и до ребер не досягнет, не то что до сердца!
Тут Серена добежала и шлепнулась на Хнорка поверху с отвагой критского «бычьего танцора». Достаточно оказалось намотать на руку волосяной канатик хвоста, а другой рукой легонько поддать по пятаку – и вместо разъяренного чудища, вурдалака с дико горящими глазками явился многодетный обыватель, оскорбленный в своих лучших чувствах.
– Убирайся отсюда, паршивый старый парась. Стыдобище какое, – теперь она заметила, что стилет каким-то образом увяз между костяных пальцев правой передней ноги. – Игрушку отдай этому игроку. С его смертоубойцами я и одна слажу.
Сила наконец-то истекла из него, убралась внутрь девушки, но пульсировала там, как фиолетовое пламя. Кабан отодвинулся от обоих двуногих, отряхнулся, освобождаясь от захваченной им «гибельной остроты», и не торопясь удалился. При этом он по нечаянности сронил с себя и девушку, но так как рук не имел, то, видимо, решил пренебречь этим не слишком галантным обстоятельством.
Двое людей некоторое время лежали друг перед другом на земле, потом синхронно, как бы в ритме некоего парного фигурного катания, поднялись и утвердились на ногах, не размыкая взглядов. Подоспели свитские и охранники. От боязни, что ли, раньше не приходили, подумала Серена. А теперь не знают, что делать.
– Ты в крови весь. Кабан не ранил тебя?
– Нет. Это бедняга фрисса, – мужчина говорил с акцентом, несколько неожиданным для Серены. – Иоланта. Эх, какая умница… была.
Он подобрал свой кинжал, перехватил покрепче рукоять четырехгранного мизерикорда, милосердника – вроде бы так это называется.
– Оставь лошадь в покое, пожалуйста, – проговорила она поспешно. Я понимаю, у нее все кишки разворочены и выглядит жутко, а по твоим понятиям – все равно что мертвая. Только я вызову наших лекарей, если вы все догадаетесь насчет конца охоты.
Он кивнул и убрал стилет за пояс.
– Ей хоть не больно?
– Не думаю. Она в шоке почти с самого начала. Ну, в это мы ее ввели, мы и выведем, если дождется.
Девушка наклонилась, поглядела в карие глаза, подернутые дымкой:
– Ты дождешься, фрисса моей души. Я знаю.
– Я тоже дождусь, если ты позволишь, – кавалер выпрямился.
Алый плащ без капюшона, схваченный бляхой на одном плече (как бишь он у них называется – корзина не корзина… да, корзно) стекал вдоль фигуры, достигая каблуков. Приглядный парнишка: подбородок гладкий, так что видна небольшая ямочка, нос ровный, губы тонкие и красивого рисунка, да и глаза хороши: серо-зеленовато-стальные, почти как у волков, милых моих приятелей. Гладкая и сильная шея – от шелковой блузы, поддетой под широкогорлый кожаный доспех, отлетела верхняя запонка. Три светлые косы, что выбились из-под стоячего ворота, тоже его красят. Вот если бы не загар этот идиотский: будто маска темной бронзы. У коваши он – неотъемлемая часть их естественного грубоватого обаяния, они ведь и сами вовсе не кавалеры, а мужи, «мачо», быстро думала про себя Серена, посылая долгий мысленный сигнал, пока в виде пробы – до кого из Лесных первым дотянется.
– Так я не понял насчет охоты. Почему ты так уверена, что мы ее кончили? Смотря на кого она была затеяна.
– На кого бы то ни было. Ты переступил границу дозволенного: здешние Живущие вам пока и не добыча, и не враги, а те, за кем ты пошел, и вовсе не звери.
– Ну, это по сравнению с нами, андрами, или мной и тобой.
– Ох, до чего же ты мне польстил тем, что видишь во мне самку одного с тобою биологического вида – просто слов нет!
– Гордячка, – это слово прозвучало на бледно-розовых губах андра почти лаской. Он пододвинулся чуть ближе к девушке, горячее дыхание не было неприятным, чего она опасалась – будто жевал сладкий
