посланцев на возможно более широком ареале.
Однако распылить новую кхондскую диаспору внутри страны Андрии – еще полдела. Были бы нам нужны только агенты влияния – можно было бы ограничиться и местными особями, которые охотно брали на себя слежение и передачу нам разнообразной информации – вплоть до последних фасонов и мод. Нет, на сей раз нашей целью был шантаж. Мы хотели вложить в мозги всей Андрии ясное понимание того прискорбного факта, что «лесных пришлецов» много и вовне, и внутри страны и что обнаружить нас, коль скоро мы покидаем среду нашего обитания, никак невозможно. Ну, разве что одного-двух…
(Кстати, если невозможно – это уже следующий, третий по счету этап операции, агитационный. Внедрить, запугать – и в итоге показать всем и вся, а особенно Псам, что кхонды и кауранги и на самом деле единый народ, этнос внутри этноса.)
Все это мы творили по необходимости не спеша, с большой оглядкой, как всякое новое и неизведанное дело. Но дружба с Большими Мунками давала блистательную возможность совершать все быстро. Они имели право держать в своих многочисленных фавелах и бидонвилях поблизости от центров андрской цивилизации каких угодно непородных псов и псиц, вписывать их в Освой вид на жительство, выпускать на промысел, давать вольную, красить и стричь по своему выбору. Вот к ним мы и подпустим первую большую партию.
А вскорости сюда присоединятся и кое-какие андры, которых потянет на добротную природность четвероногих мункских «коллег», их крестьянское земляное остроумие и неподдельную прямоту – кто следуя моде, кто – по неведению, а кто… Арккха намекал на особых андров, что вхожи в Лес…
Кое-кто намеренно.
Словом, посмотрим. Не будем класть все яйца в одну корзинку.
– Наводнять город и село нашими, угрожать тем, что мы не исполним, – это тактика, мама, – говорил сообразительный не по годам Артик. – И не самая лучшая. А какая твоя стратегия?
Мы сидели у тихого вечернего костра в обнимку: я перебирала его длинные когтистые пальцы, вытаскивая сор, он согревал меня пушистым телом.
– Стратегия? Не знаю. Цель могу сказать: предостеречь от беды. Она неминуемо обрушится на Андрию, которая попрала закон Леса у себя дома и переносит это уже в сам Лес. Ибо за одну «кхондскую обиду» Лес может вскорости отплатить сторицей и, главное, помимо желания самих кхондов. Стоит числу Размыслителей сократиться хотя бы ненамного, и почти невозможно будет сдержать спонтанную агрессию гигантского живого организма, непредсказуемого в своей сложности. Его силы будут тогда направлены на восполнение числа своих членов, но – вот ирония! – не высокоразумных, которые размножаются неторопливо и по сердечной прихоти, а незатейливых умом и прытких в исполнении Божьей заповеди созданий, которые, тем не менее, охотно ринутся прочь из Леса, чтобы творить его страшную волю.
– Разве Лес не благ? – спросил Арт.
– Лет через сто те андры, которые переживут экологическую катастрофу, пожалуй, воскликнут: «Все к лучшему в этом лучшем из миров!» Только не хочу я, чтобы потомки строили свое мудрое благополучие на костях дурных предков. А этим будущим предкам напрямую никак не скажешь: не воспримут.
– Я поняла, – вмешалась моя дочь. – «Почему притчами говоришь им?» – спросили как-то ученики одного из Учителей, под «ними» имея в виду простецов. Ты создаешь олицетворенную притчу. Так верно?
– Ожившую метафору. Живую картину, какими, бывало, тешились великосветские бездельники, – усмехнулась я.
Мы и не заметили, как вокруг нас собралось общество.
– Легенду, – щегольнул новым понятием юный Ратша. Он понахватался кое-каких людских словечек от тех, кто возвратился назад. – Андрское простонародье любит судачить об эпизоотиях и пандемиях, нашествиях термитов, которые перекусывают пополам бетонную сваю, плотоядных ящериц и удавов. Кое- что, по словам моего старика, – прямые россказни, однако назад тому лет восемьсот вирусное поветрие, изойдя из Леса, скосило подчистую весь город Мушкат с окрестностями. Тогда и построили новую, свободную от заразы столицу Шиле. Это записано на писчей тапе андров беспристрастными летописцами.
– Каждый пишет свою историю, малый, – скептически кривил уста мудрейший Раух. – Здесь, в самом Лесу, иначе смотрят на любое дело. Наше Равновесие и после андрской войны сохраняло внутреннюю иерархию, которая не позволяла ему обрушиться в хаос. Разумеется, тяга к увеличению потомства тем сильнее, чем примитивнее род Живущих, и в самом начале Возрождения всякая вредоносная мелочь плодилась куда быстрее, чем крупные деревья, подобные тем, что Серена и Артханг наблюдали у Больших Мунков, а также водные коаты, глуповатые и кроткие маммуты и двугорбые ибилы, которые дают такую нежную шерсть для прядения; тем более – чем племена Триады. Только границы естественного расселения не нарушались. Кровавая лихорадка – детище самих андров; со своей, так сказать, личной Триада справилась сама. А вы знаете, отчего произошел падеж скота, на который жалуются андры? Они же сами расстреливали свои полудикие стада с летунов, чтобы накормить выживших после болезни. И что та половина горожан, заболевших лихорадкой от своей скученности, которая выжила, стала невосприимчива к болезням плотской любви, – этого они как бы и не заметили. Снова занялись безопасным сексом, расплодились пуще прежнего. Беда получилась от происков злой силы, благо изошло от самих добродетельных андров, вот как они считают. Источник же того и другого, наказания и милости, – один.
– Мы. Великий Лес.
– Ну, для простоты скажем, что мы, хотя и Лес – только перешеек между видами бытия. Андры слепы на один глаз: блага не видят, за зло мстят, но и боятся его. От тех ужасов, которые приносит им соседство с Лесом, они за последнее время поотвыкли. Нет, ты права, Татхи-Йони, что решила чуточку напомнить о тех бедах андрам. А уж преувеличат они сами!
Место действия – Шиле-Бразза, Кристальный Город. Самостоятельные псы живут на его окраинах, потому что любят мягкую землю, не скованную ни камнем, ни твердой смолой; но промышлять – а попросту попрошайничать, носить поноску, устраивать представления скоморохов, а то и тянуть то, что плохо положено, и приделывать ноги оставленному без присмотра, – едут в центр.
Вот в переполненный вагон городской подземки входит собака явно местного происхождения: нежно- пюсового, то есть светлоблошиного оттенка с некоторой рыжиной, взъерошенная и с парой-тройкой свежих репьев на мохнатой ляжке. При этом виде подбираются – с большой долей брезгливости – длинные юбки, что до того без страха мели заляпанный пол; мужчины потуже запахиваются в плащи или мантии, отодвигают с пути следования пришлеца начищенные штиблеты. Рыжак беспрепятственно добирается до укромного закоулка в торце вагона, сворачивается там в сиротливый клубок и невозмутимо дрыхнет под лязг железа, умеренно тихую матерщину и душераздирающие вопли машиниста, который объявляет станции. Какофония достойна конца света, но спокойствие пса не пробьешь ничем. Вокруг него пустота, как на чашке Петри с фагоцитом посреди бактериальной колонии, но он не обижается: только время от времени, когда голос, что записан на магнитофонную пленку, визжит уж очень назойливо, приподнимает голову и чуть улыбается почтенному собранию, неожиданно приоткрывая удивительно черный и хрустально блестящий глаз. Наконец, он потягивается, задирает морду к окну и решительно встает на все четыре лапы навстречу дневному свету, что все ярче бьет сквозь щели в стальной облицовке туннеля. Тут поезд выскакивает наружу, тормозит, шипит сжатым воздухом, кауранг отряхивается и одним прыжком выскакивает в обрезиненную дверь.
– В гости к дружкам приехал, – язвит кто-то ему в затылок. – Или на дежурство. Карманов нет – так и за проезд можно не платить.
– Да это еще что! – отзываются ему. – Вот эта линия – желтая, а на зеленой один каурик что ни утро садится в поезд, причем в одни и те же двери, через десять остановок вытряхивается, а вечером снова едет назад. Его все контролеры знают.
