– Они умные, куда умней, бездельники, чем хотят нам показать, – комментирует некий философ от сохи. – Только шляют от трудовой повинности и воинского призыва. Прищучить бы…
Но тут электричка вылетает на станцию «Сити-Централ», средоточие контор, банков, пробирных палат, министерств, пинакотек и прочих вредоносных предприятий. Двери предупреждающе скрипят и сверкают надписью, где одна буква стерта: «Осторожно, двери от… рываются автоматически» (а вместе с дверями – пуговицы, ремни, уши, пальцы, дипломаты и клифты), – затем раздвигаются, как сфинктер, и толпа дружно извергается из вагонной прямой кишки прямо на платформу великой столицы.
А днем посреди грязнейшего Центрального рынка совсем иные люди видят нашего рыжего клоуна в прекрасной компании: принявши свою любимую позу, некое подобие толстой запятой, лежит он на свежеоструганном деревянном поддоне и снова дремлет вполглаза и вполуха. Тут же, хвостом к морде и головой к хвосту, лежит черно-бурая самочка: глаза ее тоже прикрыты, только иногда вспыхивает на темном фоне светлое зрячее пятнышко, превращая обеих собак в наглядное воплощение древнего даосского символа. И от хребта к мозгу, от мозга к хребту, по кольцу больших полушарий и гибких позвоночных стволов курсируют мысленные образы настолько прихотливого вида и стиля, что ни один андр, даже ухитрившись уловить, не сочтет их таковыми.
– …зола и пепел, пепел и зола – граница двух миров посереди легла.
– Вулканические пепел и зола, положим. Самые плодородные изо всех. Это Путешественник Дан скрытно посодействовал. У него там, на вершинах, родственные связи… Только об этом помалкивай. Я вообще о другом. Не о самой границе, а о зоне охоты ваших «головных» дурней. Ведь все, что можно, вытоптали и потравили. Эх, а что там росло, на опушке! Ландыши величиной с наперсток, королевский скипетр – наподобие дикого гладиолуса, только синий, а пахнет-то как! Ночные млечники: блестят потаенно, дух еле слышный, зато поносишь во рту, а потом подаришь девушке – непременно влюбится. Теперь по весне одни бежевенькие такие грибочки вылезают, их и зовут не по-андрски и не по-кхондски: сморчки и слизки. А что такое грибы, слыхала злую раешную шуточку?
– Рифмуется с «гробы», кажется. А если серьезно – тянут из земли соли тяжелых руд, из воздуха – гарь от вертолетов, колесанок и труб.
– Лет через десять тот, кто ими питался, бесперечь помрет. Врачи стоят вокруг, судьбу его пытают: от старости погиб иль от кручины? Но дрянь своя в округе той витает, стирает им всей клиники картину. Детей к тому же плодят – а детки пойдут по стопам родителей, потому что куда еще идти? В свою землю и в землю Леса вбухали сотни кубометров отравы, по всем кругам разошлось. Ну, нам пока горя мало: это собирается у корней, наши чистят, жгут, добавляют к ювелирным изделиям и оружейной стали как присадки и вашим же хозяевам продают обезвреженное.
– Хм. Ладно, что напомнил. Позавчера по земле пришла партия товара, скорей всего, от «не-ваших» мунков: состав из тринадцати вагонов, три литерных, два простых багажных, остальное – пломбированный товарняк. Разгружали ночью, наших каурангов-тележников не допустили.
– Спасибо, что сказала, только не считайте больше этот экспорт-импорт: сами засветитесь, а кхондам без большого интереса. Главное тут – что андры от вас таятся: знает манкатта, чье мясо съела.
– Ты еще говорил – пусть контрабандисты в Лес за лекарствами больше не являются.
– Конечно. Мы по договору поставляем не самое сильнодействующее, а такое, что ни вреда, ни большой пользы не приносит: одну лишь несказанную приятность. А то ведь кое-кто из ваших хозяев попробовал клещегоном опохмеляться. Здорово забирает! На тот свет, я имею в виду. Дамы андрские наружным средством от волчанки и саркомы волосы придумали ополаскивать. Снова распрекрасно: шелк, блеск, густота, лысина у мужа – и то зарастает! Лет через двадцать так себя укрепят с точки зрения иммунитета, что с их новообразованиями разве мышьяк справится или двуцианидная кислота.
– Кауранги мало влиятельны. Мы и прежде пытались говорить своим близким – нюх у нас ведь работает. Нет, воруют свою смерть букетами, охапками, стогами… А я сейчас и вовсе бесхозная.
– Дружки и подруги среди хозяйских псов имеются?
– Переругиваемся помалу. Вот скажи, я… у меня… словом, прибегают двое-трое в мои критические дни, ошиваются деликатно. Я их отбриваю, как могу. Потом, когда башка прояснится, они у меня от стыда как шелковые становятся. Ты, одним словом, скажи, что моей команде изобрести – записки Старшим сочинять и подбрасывать? Сочиним. Только у них самих и так природная служба действует под зеленым стягом, между прочим, и наши права качает. Один пшик, конечно: слабые они и безоружные.
– Да не делайте вы ничего! Просто живите с тем знанием, которое мы вам даем, и передавайте его по кругу. Дружите с «зелеными», серыми, черными, желтыми, голубыми – со всем спектром. Поменьше парада собачьих суверенитетов и приоритетов, особенно перед кошками. Ну, а если прямая опасность или вообще мы срочно понадобимся – сами знаете, через кого звать.
– И всегда знали. Вот какова цель всего этого? И наша роль?
– Наверное, связать такую сеть, в которой бы увязла сила любой войны.
– Войны. Неужели – с Лесом?
– Боюсь, что не только. С нами понятно: эту беду мы отведем и прекратим уже тем, что нас много и неведомо где и кто эти «мы».
– Перемирие под угрозой – не самый достойный выход для хозяев. Они народ гордый.
– Так задумано, и это только начало. Тебе что, всю политику нашего Круга и нашей Старшей Женщины прямо тут вывалить? Я ж ее и сам не понимаю. Только одно мне ясно: взнуздывать андров никто из наших, лесных, не собирается, скорее – руки развязать. Хотят делать свои ставки – пускай делают. Главное, чтобы на Лес свою ярость не выплескивали.
…Еще картина. Крытая колесанка-такси человек на двадцать. Дверь уже готова втянуться в лакированный железный бок, когда в нутро машины прыгает юркий грязно-белый песик со впалым брюхом и карими лучистыми глазами, вертится на месте и вдруг ложится лохматым ухом прямо на модные туфли девушки ранга «высокой службы» – не аристократки, конечно, те почти не служат, – но классной модели либо секретарши. Та невольно улыбается краем розовых губ – песик неподдельно забавен, – а тому только того и требовалось. Трется мордой о чулки и едва манкаттом не урчит от внутреннего благодушия.
На своей остановке барышня аккуратно освобождает ноги, чтобы ненароком не грохнуть о пол собачьей головой. Говорит окружающим, словно извиняясь:
– Потешный псятинка: кроткий такой, услужливый. Шеф просил такую шуструю мелкоту на должность курьера смотреть.
В преддверии перемен я, Серена и даже Артик вовсю зубрим андрский диалект по школьным учебникам, которые одолжили нам мунки-хаа. Собственно, для того, чтобы переправить такие заурядные книжки через границу, не нужно было особого напряга: ценным показалось нам то, что вместе с письменной ученической премудростью нам посулили и учительницу. То была большемункская девушка, которую напоказ обучали в привилегированном андрском коллеже и, по-видимому, имели в виду приручить. В Рутении это диво дивное называлось бы «нацвыдвиженка». Голосовые связки у нее работали примерно так же, как мои, и андрский, по сравнению с родным наречием с его богатством музыкальных акцентуаций и прихотливыми словоформами, был для нее сущей игрушкой.
К моему изумлению, этот язык и для меня оказался нетруден. То ли мали Адриенна умела передавать свои лингвистические таланты телепатически, то ли у меня самой от кхондской жизни мысли заострились – но казалось мне, что я учу не чужой язык, а вспоминаю свой родимый. Другая лексика и строение фраз; совершенно иной – охранительный – подход к иноязычным заимствованиям; резкая, как бы рубленая интонация; но в целом – та же логика словообразования и формопостроения, что у меня «дома». Так, вратарь именовался воротником, ворота на подпятнике – скрипицей, а сама скрипка или, возможно, альт, – удом или лудом, на инсанский манер. Как я помню, в Рутении из данного слова произошло название не скрипки, но лютни… Впрочем, я путаюсь и заговариваюсь: имею дело со сходными понятиями, а воспринимаю их почему-то как одинаковые звуки.
Но отошлем сравнительную лингвистику куда подальше и займемся моими взрослыми детьми.
