– Прикажем менять почаще.
– Не напасешься. И ведь жалко, правда?
– Конечно. Погодим до завтра, – и запрыгнул в изножье кровати: проверить на комфортность. – А тут ничего, матрас упругий, как палас в гостинице. Не разнеживает. Это ты или мама мне рассказывали, что у рутенов кровать была комнатой в комнате. Из-за того, что плохо топили?
– Мы обе. По правилам игры, тут еще особенный камин должен быть – такая картина из живого пламени в широкой мраморной раме. Лежишь в коробочной постели и любуешься. Надо будет Мартину описать, может, соорудят похожее. А то что – только спать сюда приходить?
Хотя Артханг одобрил кровать, не одобрили его самого.
– Непристойно, – сказал дежурный охранник.
– Нечистоплотно, – изрекла горничная, которая пришла за ночным горшком. – Наши кауранги в постели не спят.
– Он не пес, а кхонд, – воспротивилась Серена.
– Шерсть наверняка такая же теплая и линючая, как и у кауров, – заметила камеристка, улыбчивая особа, вся в кудряшках, точно ягненок. – Вот и оставлял бы ее на полу. Неженка!
Кхонд, конечно, стремился не нежиться, а оберегать – на кровати была ключевая позиция с наилучшим обзором. На худой конец, можно было и на полу отыскать недурное место силы, но здешней подстилкой он брезговал: еще с прежних времен в ней скопилась уйма кочевых блох, крошек от утренней трапезы и брызг, что проливала полная доверху интимная ваза.
– Артханг не раб какой-нибудь, а мой брат, и его род так же хорош, как мой, – пробовала Серена воздействовать на андров понятным для них языком. – Ему должны оказывать точно такие же почести, как и мне.
– Тогда его нужно отселить от соблазна, – вступал в спор появившийся в дверях Мартин. – Он молодой мужчина, а видит тебя полураздетой. Ведь этот кхонд никак не относится к тем, кто может составить с тобой правильную пару.
– В том-то и дело, – нежнейшим голосом ответила Серена. – Именно поэтому Арту можно меня как угодно лицезреть, хоть и вовсе голышом. А вот будущему, возможному и даже очень гипотетическому мужу… как это – существу того же патримониально-супружеского класса… тому никак, по вашему благородно-инсанскому обычаю, нельзя. Вот тебе лично, милостивый кунг, я и пальчика не смею показать всуе, так что подожди за дверью, пока на меня последнее ожерелье возложат.
Мартин понял, что это шантаж. Облачали Серену уже не на лесной, а на аристократический манер, долго и обильно. Если настоишь на своем визуально-ощупывательном праве – стало быть, полагаешь девушку близкой родней либо, напротив, иноплеменницей, так что весь брак может покатиться к чертовой бабушке. С другой стороны, он был великий умелец тишком заглянуть внутрь бального туалета, снять туфельку с ножки или косынку с плеч и не хотел поступаться приятным настоящим ради будущего, ожидаемого в лучшем случае через полгода, а то и год.
Итак, он понял юмор ситуации и дал полный отбой, а за ним и все прочие домочадцы. Кровать была отвоевана; Артханг водворился в ее изножии, на специальном коврике, получив официальный ранг Верховного Телохранителя и Первого-Близкого-к-Уху-Советника.
Кстати говоря, Серена при случае могла постоять и за себя, и за брата ничуть не хуже, чем он за себя и сестру, при этом роль клыков и когтей исполняли ногти, особым образом отрощенные, укрепленные витаминами, кремами и лаком и обточенные по лучшей андрской моде – «мавританской аркой». Но неужели это было ее делом?
Следующий локальный конфликт вышел из-за причесок. Начался он с меня: моя парадная грива требовала ухода. «Панковая» ее часть – еще куда ни шло, а вот мункские длинные пряди сразу же попытались бескомпромиссно обкорнать. Артханг пригрозил покусителям тем же, но в приложении к совсем другому месту. Пришлось мне пожаловаться Эрмине лично (с переходными звеньями я в ту пору дружбы и знакомства не свела), и она предоставила в мое распоряжение отличного мужского куафера. Бывшего Болотника, представьте себе! Этот тупейный мастер, осевший на землю и более-менее усмиренный, был рад услужить мне и изобрел специально для меня нечто вроде стоячего каре с валиком свернутых прядей на спине, так что пришлось пожертвовать только узким кончиком моего долгого волоса. Звали его, кстати, не «Коваши-плюс», а по-андрски: Никион. Этот же парикмахер соорудил и Серене аж три вида убранств, каждое со своим смыслом. Здешнее дневное светило буквально вызолотило ее шевелюру, но в то же время усугубило неровность расцветки. Поэтому Никион слегка подвил распущенные волосы и забрал более светлые боковые пряди на затылке в вычурную застежку – получилась как бы пена на морской волне, с идентичным наименованием. Это была парадная прическа. Для завивки он заплетал ей на весь день девять тонких кос, смачивая ядреным пивом, и они били ее по спине во время бега и скачки, развеваясь по ветру, как девятибунчужное знамя. Называлось это, натурально, «Хоругвь». Но больше всего нам понравились две тяжелых, обсаженных кольцами дикарских косы, разделенные тонким, как лезвие меча, пробором и с медными наконечниками в виде стрел. Куафер мог бы не говорить нам, что так выглядело старинное боевое оружие инсанов: мы и сами это поняли.
– Ее высочество невеста светлолика, будто яростный воин племени нэсин, – произнес он с уважением, – и обильные пряди ее – волшебного цвета (может быть – цвета волшебницы, колдовского оттенка). – Я хочу еще более приблизить ее облик к облику древних владык.
Ого, подумала я, и тут скрытые симпатии к завоевателю. Чтой-то больно просто мне самой укатиться в ту сторону. Но вот надо ли?
Естественно, Мартин с полуоборота понял символику, но ни недовольства, ни радости по этому поводу ей не высказал. Однако в моем присутствии изрек:
– И боевую мощь, и гнев, и радость в этой земле приходится прятать в равной мере.
Получилось, что мы с Сереной некие свои симпатии выставили, а он благоразумно скрыл. Да-а!
Утреннее омовение также вызвало у детишек бурю страстей. Мы трое привыкли пользоваться в Лесу проточной водой, что была в изобилии, и даже мне, с моим рутенским опытом, трудно было привыкнуть, что может быть иначе.
– Водопровода нет – пускай, какая от него в гостинице была польза, если раковина с пробкой. Но там, если не хочешь в оборотной воде мыться, никто и не принуждает. А от здешней серебряной суповой миски с розовыми лепестками и удрать некуда.
– Разве что вылакать, – согласился Артханг. – Ни кувшина, ни кружки, ни мунка, чтобы на тебя полить. Может быть, ты на меня поплещешь? А потом на себя.
– Мало тебе болотного камыша, так и вовсе болото сотворить хочешь.
– Ох, но не думают же они, что…
– Видно, думают. Помнишь, как Шушанк говорил? Что старые андры полоскались все вместе в одной посуде.
– Фу. За кого они нас тут принимают, сестренка? За зверей?
– За андров, братик.
Вот-вот. И хотя я к их обиде не имею никакого отношения и личным своим положением вполне довольна, кто им бачок с краником, типа рутенского «титана», по знакомству раздобывал, привередам, и ведро для слива грязной воды? Я, кто же еще. То-то и оно.
На улицу, вне пределов Замка, самое приятное было выбраться без Мартина и даже без его офицеров и порученцев. С ними все попросту превращалось в официоз и показуху, и он быстро ухватил, что мне лично этого не надо. Серене – куда ни шло, она по молодости еще почитанием не накушалась. Поэтому королю все чаще мешали – даже не дела, любой столичный босяк просекал, что у «первого аристо среди равных» дел нет, одна их демонстрация, – а некие нюансы. Ему не к лицу было посещать выставки неформальной живописи и интеллектуальной музыки, участвовать в научных и богословских диспутах, не освященных присутствием православных иереев, а косить под частную персону (вполне законный здесь способ камуфляжа) он брезговал.
А без него на улице начиналось снова-здорово:
