походов… получали в дар от тех владык, которых брали под свою мощную руку… покупали на золото, выменивали на труд вассалов. Переписывали на бумаге со своими гербами, переплетали в кожу с драгоценными клеймами, золотыми и серебряными.
– Покажи мне ваши книги, андрские. Ваших собственных поэтов, писателей, драматургов. А то эти похожи на пленников в одинаковых робах.
– Они в другом конце, – ответил Мартин рассерженно и зашагал быстрее.
Книги ставились на полки по мере их добывания, а полки наращивались по мере необходимости, протягиваясь все дальше по цепи комнат и захватывая всю большую часть помещений. В самом начале располагались рукописи, которые лишь изредка перемежались изделиями печатного станка, затем регулярной графики стало, судя по стандартным надписям на корешках, значительно больше. Здешние библиотекари не слишком поусердствовали в классификациях – только снабдили залы табличками типа музейных, описательного характера.
– Вавилонское столпотворение, – бормотала Серена, вертя головой во все стороны, пока они бежали сквозь ряды. – Архитектоника Вавилонской библиотеки.
Ей вспоминались желчные сентенции Шушанка: «Современные наши писатели плодовиты до бесстыдства. Мастера производства по изготовлению патриотических и сельскохозяйственных романов на любую заданную тему. Поэты виршеплетствуют на всех диалектах, включая им незнакомые. А литературные критики знают, что следует делать и тем, и другим, куда лучше их самих.» В этих словах чувствовалась душа БД, но не его стиль.
Наконец, они с Мартом дошли. Здесь корешки были в массе более яркими, новые вперемешку со старыми, затрепанными. Одного автора подавали при всем параде: первое издание, второе, посмертное собрание сочинений, нетронутые новые переплеты. Другой носил явные следы спонтанной покупки и читательского предпочтения – разрозненные томики, залоснившийся супер.
– Смотри, вот книги на новом и сладостном андрском наречии, набранные ясным андрским шрифтом, – Мартин взял такую «согретую рукой» книгу и развернул. – Раньше мы брали алфавит у инсанов вместе с овладением искусством грамоты. Но разве наша речь не нуждалась в оболочке, отвечающей ее изгибам, будто собственная ее кожа? Разве мы не заслужили свободы самовыражения?
– Но разве вы ее не имеете? Я не слышала о том, чтобы нэсин устраивали какие-нибудь наблюдательные комитеты и литерные организации, покушаясь на вашу любимую свободу слова.
– Что ты понимаешь, девочка! Вся наша культура, музыка, юрисдикция, письмо истекли из «узорчатого» и «стрельчатого» письма инсанов, из их музыкального лада, пропитались их миросозерцанием – их взглядами на брак и семью, государство и право, свободу совести… и так вплоть до самого Бога.
– Факт есть факт. Придется это проглотить, мой кунг. В конце-то концов то, что сделали с вами инсаны, вы сами делали с подмандатными вам этносами. И еще похлеще: зачислили их культуру в рубрику «Наши исконные андрские древности», приписали к андрскому ведомству, и теперь этот субстрат не выскрести из-под вашего адстрата. Нет-нет, я не в укор, это в порядке вещей, не счесть, сколько раз я это наблюдала. Только не в Лесу, мой милый. Но знаешь, как у нас в Лесу говорят о таких вещах? Не подрывай корня – ветки не будут расти. Не хули нижние ступени лестницы, по которой поднимаешься к небу, а то она рухнет вместе с тобой. Не может устоять одна сторона стены – их по определению две. Если хлеб вашей культуры замешан на молоке нэсин…
– И сам я пил молоко инсанской матери – это крепко запомнили мои подданные: я нечистого рода, я, король! Как вытравить яд из моей крови, что дурманит мои мысли? Как вытеснить и вычистить из андрской жизни то инсанское, что впитано самими ее корнями? Невозможно и погибельно. Однако и то, и другое в равной мере рвет мое сердце.
– Может быть, стоит перестать противиться духу нэсин именно ради того, чтобы его победить.
– Снова твои парадоксы, ох, Серена моя. Этого ты у Даниэля понабралась.
– Мартин, твой брат Даниль – куда больший инсан, чем ты.
– О да, – он глядел ей в глаза, не отрываясь.
– Мартин, а его ты любишь или ненавидишь – или всё сразу?
– Люблю. Люблю куда больше себя. Разве ты не понимаешь, Серена, обладающая Мыслью и Силой?
– Понимаю, мятежный двойник моего Даниля. Потому и хочу помочь. Потому и обнимаюсь теперь с тобой.
С Артхангом Мартин Флориан общался как мужчина с мужчиной, – на базе обоюдного интереса к холодному оружию. Конечно, специфика кхондского сложения делала этот интерес платоническим, но хитрейшие кауранги приспособили к себе не одни только бронежилеты. Что же до андров, то они не просто обожали мечи, шпаги, кинжалы и арбалеты всех видов, но и копили, коллекционировали – из побуждений, которые сами считали эстетическими. «Горячее» оружие было заклеймено, как легко почуял Артов нюх, на уровне подсознания и древнейших архетипов коллективной бессознательности. Кто в действительности это проделал, инсаны или (так казалось одной мне) иная, более агрессивная сила, я не знала. Тем не менее, строительные, сельскохозяйственные орудия, металлургия и медтехника совершенствовались до тех пор, пока очередное мирное достижение не пытались приспособить к войне. После того прогресс приостанавливался, и неведомая сила отбрасывала техников и ученых к исходным позициям.
Артхангу сие было куда менее интересно, чем его двуногой сестренке; однако он заметил и сообщил мне кое-что про инсанов.
– На них ведь их собственные запреты не должны действовать, мама. Тогда почему они с андрами воевали одним железом? Боялись, что те захватят пушку или ядро с пороховым запалом и назад обернут?
Мы с Сереной давно привили ему скепсис по отношению к любой рыцарственности, и поэтому он был далек от того, чтобы приписать инсанам благородные соображения в духе царя Ашоки.
– Если ты не веришь, что инсаны попросту не хотят лишнего членовредительства, – предложила я ему, – вот тебе экономическое обоснование. Чем совершеннее военно-промышленный комплекс, тем дороже стоит убить Живущего. Это в чистом виде, во время боевых действий, если не считать постоянных затрат на содержание ВПК в рабочем состоянии и на военную ориентацию всего хозяйства. А если суммировать все как есть – вообще прорва и… как его… черный ящик.
– «Черная дыра», мама. Такой космический смерч, который затягивает в себя бытие.
И мой юный философ, в ужасе от созданного им самим представления, обрушил мне на колени свою мохнатую голову.
(«Ты, может статься, хочешь вместе с моей сильной рукой получить победу в войне, – говорила в это время Серена своему новоявленному жениху. – Победу – не знаю, но войну с нэсин ты, похоже, получишь.»)
Не следует полагать, что Мартин обихаживал одну Серену. По инерции он накатывал и на меня. Наш кунг оказался довольно прост в общении, настоящий современно-европейский монарх, которого держат, говоря фигурально, для исцеления золотушных детишек. А конкретнее – во имя торжественных церемоний по открытию приютов для сироток, столовых для бедняков, элитных госпиталей и кинотеатров, ради приема зарубежных послов и украшения собою военных парадов. Взятое вместе, все это называется на здешнем жаргоне «подпирать корону». Все-таки нельзя его недооценивать, говорила я себе, ни один человек не будет в силах играть роль такого всеобщего символа, если у него за душой нет хотя бы яркой индивидуальности.
Так вот, он обаял сразу на два фронта. Отлавливал меня в коридорах, когда я направлялась по воду или за книжками, контактировать с его высокородной мамочкой, смотреть то ли гобелены, то ли посуду, то ли коллекцию редкостей, а чаще всего – просто шляться по «Шервуду». Зазывал посидеть вместе с ним и моими детьми для-ради благопристойности (а чихали бы Март с Сереной на благопристойность, если бы не острота Арханговых зубов и не исконно кхондские понятия о женской чести); иногда объяснить какой- нибудь нюансик звериного менталитета (вовсе не его, Мартина, дело); а то и просто поболтать за чашечкой местного кофе (бр-р!) с жутко сладким печеньем. Телохранители оставались с той стороны порога, часовой
