– Ты говоришь так, будто мы сами по себе вообще не в силах совершить ни мудрого, ни разумного.
– Почему же? Для этого надо всего лишь отставить свои разум и мудрость в сторону, – смеется Серена. – Так, без головы, совершаются дела любви и брака, так древние управляли государством, так, верхним чутьем, улавливается главная нота в музыке мира.
– Из этой чуши я понял одно: нам нужно поскорее пожениться, чтобы потерять голову. Тогда все будет распрекрасно.
Теперь смеются оба и прибавляют рыси. Окованные медью косы бьют Серену по спине, ветер отдувает плащ ее спутника, и еле поспевает за ними Артханг во главе верховой человеческой свиты.
Что будет, если на пути встретится им бродяга, который покинул и разорил свое каменное гнездо в Лесу, чьи нестриженые волосы заплетены ровно в семьдесят семь косичек, свисающих до пояса, и покрыты пестрой косынкой? С верной кошкой на одном плече и гитарой, свисающей с другого? Узнает ли Серена, скользнув по нему взглядом, своего идеального возлюбленного – ведь запоминается не суть, а лишь внешнее? Воскликнет ли Мартин: «О брат мой!»?
Потому что затянулись, как рана, и углубление в земле от его хижины, и следы его на речном песке. По уговору БД – заложник Леса, только никто не будет его там стеречь, только оберегать осмелятся, и то втихомолку, чтобы не оскорбить. В том весь смысл его залога. Но что сделаешь с его песней, которая вольно срывается со струн, подобно пуху солы, легчайшему серебру «благой досады», аромату полыни и куржавника? Ее не убережешь.
Ибо куржавник нынче пахнет тревогой.
…Я существую. Поистине, я существую – постольку, поскольку существуют зазор и трение между мною и окружающей действительностью.
Район тут, строго говоря, бедный. Не нищий, как у мунков-хаа в их таборных пятиэтажках, где всё всегда слыхать и от ходьбы по коридору стены колышутся. Но и не преуспевающий, как у деловых простолюдинов, где каждый день приносит внешнее материальное улучшение. Впрочем, с точки зрения лесного народа, и то, и другое – всего лишь уровень одной скудости, которая остается неизменной во все дни, во всех интерьерах, на фоне любых культурных достижений. Неумение воспарить мыслью над стиральным баком и корытом с едой. Внешне и у меня так. (Хотя вовнутрь им всем, этим андрам, я не умею залезть, пускай молчуны это изучают; им случается находить в тощей духовной руде самородки и самоцветы.) Я выхожу за крупой, ливером и хлебушком в старом кормильном платье Эрмины – подержанная дама интеллигентного склада, уже не аристо какая-нибудь, хотя пока и не своя в облипочку. Бассет телепается впереди с плоской корзинкой в зубах; его роль – вынюхивать опасность и предупреждать собратьев, когда необходимо их содействие, а когда – невмешательство. Со мной здороваются местные обыватели всяческого рода и вида: кое-кого из них я тоже подкармливаю.
Дома у меня все распрекраснее. Живут цветы в битых вазонах, треснутых супниках и одном ведерке из-под шампанского. Растительности кругом много, вот манкатты и не постеснялись откопать кустик-другой. Приходится лечить и приручать, пока не оживут; потом я высаживаю их в грунт и набираю новую партию захиревших питомцев.
Археологический розыск продолжается. У нас завелись хорошенький чайник, обширная миска для Бэса и стопка чуть выщербленных тарелочек из того же семейства, что одна из супниц. Королевские драконы и лилии поистерлись, глазурь подернулась сеточкой трещин, но вид по-прежнему величавый. Также нашлись ложки, две столовых и одна чайная, странный штопор, отлично исполняющий у меня роль вилки, и нож. Свечи я больше не покупаю – нашла чудные, толстенные, как для алтаря: огонь фитиля постепенно уходил внутрь и мерцал оттуда, как из алавастровой чаши. Также мне слабо пообещали устроить «люминофорию» – аналог рутенских ламп дневного света – однако надежды на это было немного.
А еще я совсем неожиданно нашла книгу в деревянной шкатулке, которая служила ей переплетом. И погружалась в нее каждый вечер, как в приключение: на картинках красавицы, перегнувшись в седле тонким станом, ловили тетивой газель, государи собирали совет, покоренные государства приносили дань, тонконогие альфарисы ступали по мостовой, каждый камень которой был личиком юной пери. На крылатом коне ехал всадник, лицо которого было скрыто сиянием, это был предводитель войска; и навстречу ему с другим войском, под таким же изумрудного цвета знаменем выходил светлый воин верхом на кротком муле – союзные государи собирались на решающую битву. А понизу миниатюр бежал непонятный мне узор цветных письмен, и на широкие поля накатывал прибой речений. «Будь на этой земле чужаком и странником», – разобрала я там.
Кто и когда оставил здесь для меня такое сокровище?
– Лучше бы денежку подбросили, – ворчал Бэс. – Королевская сума последнее время только и старается дать понять, что не резиновая. А знаете, сколько денег у нашего брата кауриков? Только намекни. И короля-батюшку лично можно подоить. И матушку.
– Ах, Бэс, да ведь так, как мы живем, куда интереснее!
Но поскольку он не стремился к тому, чтобы меня понять, я добавляла:
– На поиски твоего Старшего-в-Стае и других подобных ему, должно быть, тоже немало тратится. Поэкономим этому народу средства.
Так проходили месяцы. Осенняя осень сменилась осенними холодами: печь гудела, как аэроплан, я весь день сидела на постели в подушках и разбирала книгу, раскрытую передо мной на специальной подставке; а снаружи моросил бисерный дождь, едва доходя до земли и насыщая собой воздух. Ночи стали долгими, Бэс обленился, манкатты почти все мигрировали куда-то в теплые края, оставив при мне оцепление и кое-кого из молодых и неопытных матерей со старухами-акушерками.
Однажды ночью я почувствовала сквозь сон чью-то теплую лапку на своей щеке – маленькой Серены, когда она спала в одной постели со мной? Спросонья ухватила ее – лапка оказалась пушистой. Фосфорные глаза блеснули у самого моего лица.
– Ты чего? Бесплатная раздача питания у нас не раньше, чем солнышко встанет, – сказала я.
– С-с! – прошипела манкатта. – Зажги свет.
Я похлопала рукой по тумбочке: там у меня был восковой огарок в стакане и спички.
– Киэно, ты ли это? Глазам не верю! А с ним чего случилось?
– Ничегошеньки ровным счетом.
БД сидел на полу, скрестив ноги, и язычки пламени плясали в зрачках прямо перед круглым островком темноты, которая глядела оттуда.
– Аманат называется! Кто вас просил…
– Успокойтесь, с Триадой я договорился, да они меня и не окорачивали.
– Можно подумать, я вас неволю. Но ведь Серена в безопасности только если вы играете роль заложника, что находится неведомо где.
– Перед нею ковром стелются.
– Пока да. До поры до времени.
– О-о. Конечно, – от Бродяги Дана ни в коей мере не скрылось, что беспокоюсь я не о ком ином, как о самом блудном короле.
Да я и не хотела особо это скрывать. Андры с самого начала слегка подозревали его в том, что он соблюдает интересы Леса куда пуще выгод родимой сторонушки, терр наталь. Я-то видела одно: перед ним эта проблема просто никогда не стояла, его личным интересом была любовь ко всем без различия Живущим, а его отечеством – одинаковая для всех справедливость. Такие люди в любой стране подсознательно воспринимаются как предатели исконного духа и национального достоинства.
– Вы молодец, что ко мне перебрались, – продолжал он, – искать не понадобилось.
– А ради чего искать-то?
– Ради Серены. Да отвлекитесь от моих проблем, наконец! Я умею приходить с дождем и уходить с ветром, как тут говорят.
Я окончательно проснулась и села, свесив босые ноги с матраса. Бассет проснулся тоже – спал он, натурально, в моих ногах, свернувшись клубочком, – и затряс своими лопухами, пытаясь прогнать сон.
– Да успокойся, приятель, не мерещусь я тебе. Ты сам почему здесь – от хозяина ушел?
– Это самого Шушанка ушли, – объяснила я. – Неровен час, встретитесь – передайте привет и поклон, чтобы хоть за Бэса не тревожился. Он скорее в ссылке, чем в психушке, и скорее в психушке, чем в тюрьме.
