коронации брат закроет город для приезжих – ну, знаете, как в олимпиаду восьмидесятого года. На это уйдет много сил и народу. Знаете как: стоят кордоны, выпускают всех желающих, впускают одних приглашенных.
– Только он не смеет отказать ни во въезде, ни в выезде никому из моих нэсин с их манкаттами и альфарисами, и я нынче обладаю солидной свитой, – добавил Владетель. – И хорошо: для нашей цели будут нужны сладкоречивые уста и резвые ноги.
– У меня и того, и другого в избытке, – вмешался Багир. – С таким-то опытом временны?х переходов!
– А мне что делать? – снова спросила я.
– Не вмешиваться, ничем не возмущаться и благословить нас на добродеяние.
– Ага, иконами, – до меня начал доходить смысл их проделки. – Как родителю. Смотрите, как бы другие за такую проделку с незамужней девицей не благословили вас солевым зарядом в то место, где при еще одном раскладе могут завязнуть Артханговы клыки.
Багир выразительно подмигнул мне. Намек он понял лучше всех; когда он работал моим домашним котом, «Кавказская пленница» была одним из любимейших его фильмов. Сидел, значит, напротив в кресле и мотал на ус.
– Мы побережемся. А вы берегите глаза, они у вас серые, светлые, – внезапно заметил Даниль. – Здесь вы прячете их от солнца, а ведь вам придется смотреть ими на снег.
– Вы мать Серены, сердце Леса. С вашим словом у нас все удастся. И дайте нам слово для Серены – мы им не злоупотребим, – сказал Эрбис.
– Даю. Ссылайтесь. Только и вы помните обо мне, предсказатели моей судьбы, – ответила я.
И снова дни текут за днями. Холодно и весело. Я бегаю к фонтанчику с мыльницей в зубах и полотенцем наперевес – воду можно было бы принести в кувшине, налить в таз и даже нагреть, но на природе больше игры: легко и на Бэсика влагою брызнуть, и подручному манкатту усы намочить.
Большинство Живущих приходит откуда-то из города, сменяет друг друга при мне и своих слабых сородичах. Я покупаю им всем рыбу, охвостье и мясные обрезки, грустя о патентованных кошачье-собачьих кормах: Багир и то лишь нюхнуть успел этой благости. Вообще же не напасешься денег варить и кормить, однако же крутиться приходится – у меня не Гринпис и не богадельня, а смотры личной гвардии, круг боевых единомышленников.
Круг. Тут я по аналогии выхожу на БД. Теперь я так и буду гадать – ушел он в Лес, укрылся ли где- нибудь тут, в Андрии? Не его дело быть активистом, да еще в таком двусмысленном предприятии. Нет, Эрмину бы стоило как-то предупредить, хотя если она моей породы – тоже глаза перед сыном выдадут. Чует сердце: если она такова, как думаю, то и без того поймет и будет на нашей стороне. И вообще, запустили они мне щекотку под черепную коробку. Снова уходить надо, свербит в мозгу, кхонды чувствуют неладное за неделю вперед, а до коронации уж не полмесяца, поменьше недели. Это, как его, помазывание миром похоже на наше средневековое. И вот что приходит мне в голову: для целей Мартина требуется именно законно короноваться, по всем правилам, миропомазанным, присягнуть Эрбису. Иначе он для всех номинальный, гражданский владыка, и его бунт против страны Нэсин – бунт человека. Он же хочет поднять себя как символ Андрии. Меч и знамя, говорил брат Мартина. Мартин Флориан Первый хочет идти против сюзерена, которого сам же и поставил над собой! Снова парадокс. И моя Серена – какая хитрая карта в этой его игре? Затравка или приманка? Нет, я должна снова показаться наружу, как бы ни просили меня не вмешиваться. Хотя разве просили? Только слово моё и было им нужно. Нет, пора камню катиться дальше, потому что во веки веков нет для меня дома там, где мне хорошо.
Я объяснила котам и кошкам ситуацию и прибавила, что хотела бы предостеречь их от имени моего кхондского верхового и верховного чутья. По моим и Данилевым следам уж точно явятся гости, а с чем эти гости придут – непонятно. Вряд ли с очень добрым.
– В доме, где нет ни дверей, ни окон, нас не страшит ничто, – сказал их старшина, пожилой манкатт по имени Миорр. – Уйдем.
– А малые дети, они как – гроздьями на бегущих мамах повиснут, как опоссумы, или самоходом пойдут? – спросила я риторически.
Потому что в каждом углу нынче пищало по котенку – манкаттские женщины и зачинают, и рожают волной.
Миорр пообещал эвакуировать лишний народ и для того пригнать крепких мужчин. На том расстались.
…Всё во мне звенело от напряжения и готово было лопнуть. Такое, случается, находит на меня, когда я знаю о приближении События: и это сообщало моим движениям ту судорожность и суетливость, за которую меня ругала еще рутенская «Серена». Я вынула из тайника остаток общинных денег, свернула трубкой и запихнула в лифчик. Фигура у меня хотя и далека от цветущего эталона античности, но до сих пор хоть куда, не одна двуногая молодуха позавидует. Поэтому переход к стилю простого трудового населения дался мне легко: надела тонкую черную шерстяную юбку с крупным желто-оранжевым узором, похожим на павлово-посадский (капуста в орденских лентах), и желтое же пренаглое бюстье из трикотажных ремешков, похожее не двойной намордник. Из юбочного запа?ха, который доходил до пояса, виднелись гладкие, телесного цвета панталончики (самый писк), а тощие плечи для-ради тепла укрылись за черной кружевной косынкой. По моему расчету, ни одному вору или соглядатаю не попритчится, что из эдакого верха или низа можно сделать переносной сейф. И денег жалко, и терпеть не могу, когда общупывают и обыскивают! На физиономии моей красовались огромные теневые очки, выгоревшие волосы и так были острижены до предела – мы с Бэсом боялись вшей, – а к тому же я с ног до головы натерлась здешним эквивалентом незрелого грецкого ореха. Для типичного андрского загара он выглядел грязновато, но расчет был на то, что этот сок широко использовался горожанками в качестве лечебной косметики. Вот обувь слегка подкачала: неснашиваемые «кошачьи лапы» или, как тут их называют, «коты», еще лесных времен. Здешнее население попирало тротуар сандалиями на высокой прорезной платформе; стоило это хорошую кучу монет и оттого показалось мне нецелесообразным.
У моей ноги бежал бассет, слегка подгримированный под дворнягу, а в руках я несла глубокую корзинку с крышкой. Там была книга. Оставить ее у меня не хватило духу, нечто подсказывало мне, что это подарок кого-то из моих знакомых Странников. Я даже догадывалась, кого: маргинальные изречения короля-монаха были на слуху как у плебеев, так и у аристо, наподобие народной мудрости или анекдотов про Ходжу Насреддина.
День зачинался ясный, никакой вялой мороси не предвиделось. Путь наш пролегал по районам, куда я производила лишь редкие и краткие вылазки: латексная мостовая была потерта, деревья на тротуаре неухожены и растрепаны, но куда милее, чем в деловой части столицы. Детишки, рассеянные по скверикам и газонам, щедро удобряли их. Из задней части одного андрееныша вылезла нерасторопная белая глиста, но тут же убралась назад. Он обтерся травой, натянул штаники; поймав мой взгляд, сделал ручкой и убежал, унося с собой образчик своей кишечной фауны. Жизнерадостная толстуха поистине квадратного сечения шла, подергивая задом в сарафане, и волокла за руку тощенькую девочку с одутловатым сине- смуглым личиком. Местная публичная мода на них обеих не распространилась: для нее было нужно хотя бы подобие нормального человеческого сложения. Те женщины, что соблюдали свой первозданный вид, – у них это становилось самодовлеющим занятием.
Дребезжали по выбоинам и по брусчатке автомобили бедняков – крытые мотороллеры с плохими рессорами и дурным запахом. На спирт для них явно не тратились, пили сами. Солярные батареи, несмотря на обилие солнечной силы, оставались роскошью, доступной Мартину, Шушанку и иже с ними. Зато фриссов тут было множество, не таких крупных, как в центре, и более художественной масти: гнедой, буланой, соловой, пегой, изабелловой и даже, что меня удивило, – редчайшей игреней, так похожей на масть тутошних двуногих аниму. Отбраковка шла вразрез с теми представлениями, которые сохранились у меня со времен моей прошлой жизни. Лошади впрягались в тележки на резиновом ходу – перевозили белье из прачечных, овощи от зеленщика, хлеб от булочника. Мелкие дельцы из юридических и сыскных контор и банковских филиалов бегали трусцой в своих многокарманных шортах. Деловые воры и степенные мафиози местного розлива щеголяли в смокингах, нарочито бесформенных – ирония над высшим сословием. Ножи и
