рыбьих губ, из-за которого, по старому преданию, одна голландская графиня промотала своё графство, — все они не выдерживали никакого сравнения с диковинными блюдами новоявленного Апиция[59].
В торжественные дни, или когда он находил нужным пощекотать королевское нёбо чем-нибудь изысканным, Амарин подавал вместе самые редкие кушанья всех трёх известных тогда частей света[60]. Благодаря своим заслугам, он быстро продвигался по службе: стал управителем кухни и, наконец, мажордомом.
Такой блестящий метеор на кухонном горизонте чрезвычайно обеспокоил королеву. До сих пор её влияние на короля было неограниченным, и она помыкала им, как хотела. Теперь же неожиданно появившийся фаворит мог поколебать её позиции.
Вольный образ жизни супруги не был тайной для доброго короля Гарсиа, но он был настолько вял и флегматичен, что предпочитал не замечать её увлечений и не нарушать домашний мир. Если же порой им овладевало дурное настроение, то хитрая Уррака умело пользовалась его слабостью ко всему вкусному. Она была весьма изобретательна и остроумна в приготовлении всевозможных рагу и кашек, так удивительно влиявших на настроение короля, будто их готовили на воде из реки Леты [61]. Но с тех пор, как салфетка Амарина произвела кухонную революцию, её искусство лишилось былой славы. Она пробовала соревноваться с мажордомом, но всякий раз терпела поражение: её блюда оставались нетронутыми и становились добычей слуг и прихлебателей. Изобретательность королевы в приготовлении изысканных блюд истощилась, в то время как мастерство Амарина мог превзойти только он сам. Это печальное обстоятельство привело королеву Урраку к решению завоевать сердце нового фаворита короля и заставить его служить ей. Она пригласила Амарина к себе. В совершенстве владея искусством обольщения, Уррака легко добилась от него всего, что ей было нужно.
На предстоящий день рождения короля Амарин обещал ей приготовить обед, который превзойдёт всё, что когда-либо удовлетворяло человеческому вкусу. Какую награду он себе выторговал за это, легче угадать, чем рассказать. Как бы то ни было, всякий раз, когда королева загребала жар руками мажордома, король и его приближённые присуждали ей победу.
И Андиол, и Амарин играли при дворе короля Асторги видную роль. Как и многие счастливые выскочки, они были преисполнены необузданной гордости и высокомерия. После разлуки судьба опять свела их так близко, что они ели из одной миски, пили из одного кубка, и оба пользовались расположением прекрасной королевы Урраки, но, помня уговор, делали вид, что совсем не знают друг друга и ничем не обнаруживали прежней дружбы. Занятые своими делами, они совсем упустили из виду мудрого Саррона. А тот, благодаря перчаточному пальцу, до сих пор соблюдал строжайшее инкогнито, наслаждаясь преимуществами своего положения, которое, хотя и не бросалось в глаза, но, тем не менее, удовлетворяло все его желания.
Красота Урраки произвела на Саррона такое же впечатление, как и на его товарищей. Желания и помыслы были у него те же, а так как их исполнение не требовало с его стороны никаких усилий, то в любви к королеве он добился большого преимущества перед соперниками, прежде чем они догадались об этом.
С тех пор как оруженосцы простились, незримый Саррон витал вблизи обоих приятелей, не забывая при этом пользоваться благами, которые предоставляли ему стол Амарина и карман Андиола. Он незаметно наполнял желудок остатками стола первого и кошелёк избытком монет второго. Отныне главной его заботой стало, облачившись в романтическое платье, в час любовных свиданий прокрасться в покои прекрасной королевы.
Надев нежно-розовые панталоны и нарядившись в небесно-голубой атлас, Саррон надушился с головы до ног и в образе аркадского пастушка, воспользовавшись своим чудесным даром, в час сиесты[62] прошел незамеченным в спальню Урраки. Вид спящей красавицы в прелестном пеньюаре так воспламенил его, что он не мог удержаться и запечатлел на её пурпуровых губках горячий поцелуй, разбудив его звуком придворную даму, на обязанности которой было обмахивать свою повелительницу опахалом из павлиньих перьев и отпугивать снующих в воздухе насекомых.
Крепкий поцелуй пробудил королеву от сладкого сна. Открыв глаза, она спросила с кокетливым смущением, кто в комнате и как он смеет целовать её в губы. Придворная дама опять задвигала опахалом, будто и не прекращала этого занятия, и стала уверять, что в комнате никого из посторонних нет, а её величество просто обманывает сладкий сон. Однако королева была уверена в своих ощущениях и велела камеристке расспросить стражу.
Едва та, повинуясь приказу, удалилась, как опахало задвигалось само по себе, овевая королеву прохладой и обдавая запахом амбры и ароматом цветов. Это необычайное явление привело королеву в ужас. Она вскочила со своего ложа и бросилась было бежать, но какая-то невидимая сила удержала её, и чей-то голос прошептал:
— Прекраснейшая смертная, не бойтесь, вы находитесь под покровительством могущественного короля фей Демогоргона. Ваша красота привлекла меня из высших слоёв эфира в гнетущую атмосферу земли. Я спустился сюда, чтобы поклоняться вам.
В это время в комнату вошла придворная дама. Она хотела рассказать, как обстоят дела с поручением королевы, но была тотчас же отослана обратно, ибо её присутствие при такой таинственной аудиенции было излишним.
Прекрасная Уррака, необычайно польщённая неожиданным признанием неземного поклонника, пустила в ход всё своё кокетство, надеясь блеском соблазнительной красоты ослепить властителя фей и одержать важную для себя победу. Она разыгрывала то скромное смущение, то зарождающуюся страсть. Сначала противилась пожатию невидимой руки, потом последовал томный вздох и сдержанный стон; её полная грудь то поднималась, то опускалась, и только очаровательные чёрные глаза оставались безучастными, ибо повелитель фей был невидим. Уррака так искусно играла задуманную роль, что сэру Демогоргону пришлось проявить большое мужество, чтобы с честью выдержать роль эфирного короля. Интимная нежность влюблённой пары росла с каждой минутой. Королева сожалела только, что у её эфирного обожателя нет телесной оболочки, — осязаемому миру она отдавала предпочтение перед духовным.
— Разве вы не признались мне, могущественный повелитель эфира, — сказала она, — что вас пленила телесная красота смертной? Но что должно привязать моё сердце к вам? Любовь без чувственности кажется мне невозможной.
Король фей не знал, что на это ответить. Хотя платоническая любовь и имела распространение в воздушных сферах, и здесь вполне можно было бы сослаться на неё, но ему не были знакомы ни Платон, ни его система. Поэтому он взялся за дело с другого конца.
— Да будет вам известно, прекрасная королева, — сказал он, — что в моей власти принять телесную оболочку и предстать перед вами в человеческом облике, но это унизительно для моего достоинства.
Однако прекрасная Уррака так просила его, что влюблённый король фей не смог устоять и согласился выполнить её желание, правда, кажется, не очень охотно.
Фантазия королевы рисовала ей прекрасный образ. Но какой же контраст оказался между идеалом и оригиналом! Вопреки ожиданиям, она увидела перед собой простую будничную физиономию, не выражающую ни гениальности, ни высокой чувственности. Мнимый король фей в платье аркадского пастушка имел вид настоящего фламандского крестьянина, будто сошедшего с полотна Ван-Дейка.
Королева, как могла, скрыла своё удивление, но про себя подумала, что гордый дух, по-видимому, решил её слегка наказать за назойливое желание увидеть его во плоти, и что в другой раз он, несомненно, явится перед ней в образе Адониса[63].
Итак, первым свиданием оба остались, в общем, довольны. Условились о новых встречах, которыми мудрый Саррон не преминул воспользоваться, и объятия очаровательной красавицы были ему наградой за приключение в пещере колдуньи.
Если бы Саррон не обладал волшебным даром в любую минуту становиться незаметным для чужих глаз, возможно, он был бы более счастлив. Не видимый никем, он следовал за своей дамой словно её тень, и у него не было недостатка в открытиях, которые не доставили бы удовольствия ни одному любовнику. Саррон узнал, что услужливая королева оказывает благосклонность и повару, и камергеру с такой же готовностью, как и ему, королю фей. Он почувствовал в сердце мучительную ревность к своим бывшим
