Мучительная тоска овладела им, после того как у самого берега, посреди гавани, где он надеялся найти убежище от свирепого шторма, его судёнышко потерпело крушение. Любое воспоминание о Мете болью отзывалось в чувствительном сердце. Не было и тени надежды когда-либо снова всплыть на поверхность из пучины водоворота, куда погрузился Франц, пытаясь протянуть ей руку. Он сам нуждался в помощи, но, если бы даже ему и удалось высунуть из воды голову, то и Мета не смогла бы помочь терпящему бедствие и вытащить его на сушу. Его охватило немое отчаяние. Единственным желанием было умереть, чтобы разом покончить со всеми мучениями.
Франц и в самом деле попробовал было уморить себя голодом, но не всякий может, подобно Аттику Помпонию[196], подчинить органы пищеварения собственной воле. Здоровый, крепкий желудок не так легко мирится с решением головы и сердца. Не испытывая никаких других желаний, кроме одного, — смерти, он два дня воздерживался от еды. Но им вдруг овладел мучительный голод, полностью укротивший его волю и взявший на себя руководство всеми поступками, которыми обычно управляет душа. Он приказывал руке взять из миски еду, рту принять пищу, челюстям прожевать её, а обычные процессы пищеварения выполнялись без приказаний, сами собой.
Итак, решение умереть, питаясь одной чёрствой коркой хлеба, в котором на двадцать седьмом году жизни действительно есть что-то героическое, чего не скажешь, к примеру, о семидесятисемилетнем старце, потерпело крах. Впрочем, жестокосердные антверпенцы вовсе не собирались вымогать деньги у мнимого должника. Им самим не хотелось платить ему, и только. Достигла ли церковная молитва в Бремене преддверия Неба, или лжекредиторы не пожелали кормить нахлебника, — так или иначе, по прошествии трёх месяцев Франц был выпущен из тюрьмы с условием, что в течение двадцати четырёх часов навсегда покинет город. Из надёжных рук юстиции, завладевшей его лошадью и багажом, он получил пять гульденов на дорогу, — всё, что осталось от денег, вырученных при продаже его имущества, после того как из них были удержаны добросовестно подсчитанные расходы на содержание в тюрьме и судебные издержки.
С тяжелым сердцем и посохом в руке Франц безропотно покинул город, куда ещё так недавно въезжал, окрылённый честолюбивыми надеждами. Угнетённый и подавленный, не зная что предпринять, а, вернее, совсем ни о чём не думая, он вышел через ближайшие ворота из города и побрёл, не заботясь о том, куда приведёт выбранная волею случая дорога. Франц не приветствовал встречных, никого не просил о ночлеге, пока усталость и голод не вынуждали его поднимать глаза и, по церковной колокольне или по иному признаку, отыскивать жилище, если он нуждался в человеческом участии. Много дней, как безумный, брёл он без цели и смысла. Инстинкт незаметно направлял его здоровые ноги прямой дорогой к родному городу, но на одной из улиц он, словно проснувшись вдруг от тяжёлого сна, остановился в нерешительности, не зная, идти ли дальше, или повернуть назад. Стыд и смущение овладели им, когда он представил себя вернувшимся в родной город нищим, заклеймённым печатью презрения, вынужденным принимать благотворительную помощь сограждан, которым сам её оказывал в былые времена своего богатства. Как мог он осмелиться смутить прекрасную Мету, представ перед ней в таком виде?
Франц не дал воображению дорисовать эту печальную картину и пошёл прочь от города с такой поспешностью, будто от самого Бремена с язвительными насмешками за ним гналась толпа уличных мальчишек. Он принял твёрдое решение добраться до гавани в Нидерландах, наняться матросом на испанский корабль, отправляющийся в Новый Свет и не возвращаться на родину до тех пор, пока в золотоносном Перу не добудет богатство, которое когда-то имел, но так неосторожно растерял, прежде чем узнал цену деньгам.
В то время как устремлённый в будущее Франц обдумывал новый план, прекрасная Мета представлялась ему слабой, еле различимой вдалеке тенью, однако странствующий фантазёр утешал себя мыслью, что не далёк день, когда в его жизни любимая снова займёт подобающее место, и ускорял шаги, словно торопясь приблизить исполнение своей мечты.
Ещё до захода солнца он снова пересёк границу и очутился недалеко от Рейнберга, в маленьком местечке Руммельсбург, совершенно разрушенном в тридцатилетнюю войну. Возницы прибывшего каравана с ликёром уже заполнили весь постоялый двор, и хозяин, у которого не было больше ни одного свободного места, указал ему на ближайшую деревню, тем более, что вид смахивавшего на бродягу путника не внушал ему никакого доверия и наводил на подозрение, не присматривается ли этот воришка к товару его постояльцев.
Несмотря на сильную усталость, Францу пришлось снова забросить походный мешок за спину и продолжить путь. Уходя, он пробурчал сквозь зубы несколько горьких упрёков и проклятий в адрес жестокосердного хозяина, и тот, почувствовав видно сострадание к чужестранцу, крикнул ему вдогонку:
— Послушайте, молодой человек, что я вам скажу. Если вы хотите отдохнуть здесь и не боитесь одиночества, то я могу вас хорошо устроить. Наверху, вон в том замке, много пустых комнат. В этих комнатах никто не живёт, и у меня есть от них ключ.
Франц обрадовался предложению хозяина и поблагодарил его за заботу о нём. Ему было все равно, где ночевать, — в крестьянской ли хижине, или замке, — была бы крыша над головой да кусок хлеба на ужин. Но хозяин был большой плут. Он затаил злобу на чужестранца, обронившего вполголоса в его адрес несколько бранных слов, и решил отомстить ему. Поэтому и предложил для ночлега место в старом замке, где обитал призрак, давно уже разогнавший всех, кто когда-то там жил.
Замок стоял на скале, как раз против постоялого двора, так что их разделяла только проезжая дорога да маленький форелевый пруд. Благодаря удачному расположению, он всё ещё привлекал внимание своих хозяев, поддерживавших его в хорошем состоянии и сохранивших в нём всю домашнюю утварь. Владелец замка часто останавливался здесь во время охоты и устраивал пиры, длившиеся до наступления вечерних сумерек. Но, как только зажигались на небе звёзды, он со всей своей свитой покидал это место, чтобы не подвергаться насмешкам и оскорблениям со стороны духа, хозяйничавшего здесь по ночам.
Между прочим, привязанность ночного чудища к замку была настолько неприятна, насколько и полезна, — проделки духа отпугивали воров. У графа не могло быть более бдительного и верного сторожа, чем это ночное приведение, к которому относились с уважением даже самые отъявленные воры, и не было более надёжного места для хранения драгоценностей, чем эта старая крепость на скале в местечке Руммельсбург, близ Рейнберга.
Солнечный свет угасал, и надвигалась тёмная ночь, когда Франц с фонарём в руках и в сопровождении хозяина постоялого двора подходил к воротам замка. Хозяин захватил с собой корзину со съестными припасами и бутылкой вина, пообещав не брать за неё плату, а также пару подсвечников и две восковые свечи, которых давно уже не было во всём замке, потому что там никогда не останавливались после наступления темноты. Франц обратил внимание на свечи и думая, что за них придётся платить, а он в них совсем не нуждался, заметил:
— К чему такое расточительство? Света в фонаре достаточно, чтобы мне успеть лечь в постель, а когда я проснусь, солнце будет уже высоко. Я очень устал и буду спать как убитый.
— Я не хочу от вас скрывать… — ответил хозяин. — Ходит слух, что в замке не чисто. Говорят, будто бы там живёт приведение. Но не беспокойтесь, моё жильё рядом и, если что-нибудь случится, вам стоит только позвать, и я с моими слугами тут же приду на помощь. Внизу, в доме, всю ночь не стихает шум и всегда кто-нибудь бодрствует. Я тридцать лет живу здесь и ни разу не видел ничего необычного. Если иногда ночью и слышится грохот, так это коты или куницы возятся в амбаре. На всякий случай я приготовил для вас свечи. Ночь не друг человека, а свечи освящены, и их света призрак, если только он на самом деле обитает в замке, наверняка испугается.
Хозяин сказал правду: он никогда не видел призрака в замке, потому что ночью, из осторожности, не ступал туда ногой, а днём дух не появлялся. И теперь плут не рискнул перейти границу его владений. Открыв дверь, он через порог протянул страннику корзину с едой и, дав последние наставления, пожелал спокойной ночи.
Франц ступил в прихожую без какого-либо страха и робости, считая разговоры о приведении пустой болтовнёй или неразумной попыткой действительные события представить как сверхъестественные. Ему вспомнилась легенда о честном рыцаре Эберхарде Бронкхорсте, чьей тяжёлой руки он так боялся и который, вопреки слухам, оказался таким гостеприимным человеком. Поэтому во время странствия Франц взял за правило из обывательских сплетен делать прямо противоположные выводы, совсем упустив из
