или король находился в дурном настроении, которое ему часто портил Папа, и двор изнывал от скуки, то посылали за графом Ульрихом, чтобы он весельем и шутками развеял хандру и снова оживил королевские покои.
Близость к дамскому обществу, не мешала ему легко избегать неотразимых стрел лукавого Амура. Он никак не давал себя загарпунить. Ему нравилось играть роль влюблённого пастушка, но если только женщина готовила для него оковы, он разрывал их, как Самсон семь пут, накинутых на него коварной любовницей. Ульрих, как и гордая Лукреция, хотел налагать оковы, но не носить их. Не рискуя ошибиться, можно было предположить, что две такие сходные натуры, коих случай свёл настолько близко, что они жили под одним небом, спали под одной крышей, обедали за одним столом и укрывались тенью одной листвы, встретившись, захотят испытать силу воздействия своих талантов друг на друга.
И вот уже Лукреция вознамерилась наконец завоевать сердце графа. Однако, зная что он имеет при дворе славу самого непостоянного поклонника, она решила держать его крепче, чем других, — тех, кого меняла, как модные платья по временам года, — и не отпускать до тех пор, пока не убедится, что надёжно удерживает возле себя эту непостоянную блуждающую комету.
Что касается Ульриха, то честолюбие побудило и его завести любовную игру с прекрасной фрейлиной двора, чтобы, оттеснив соперников, дать им почувствовать своё превосходство в искусстве любви, но когда они опустят перед ним паруса, быстро сняться с якоря и на крыльях ветра войти в гавань другого любвеобильного сердца. Обе стороны приготовились к взаимному нападению, и на покрытых цветами полях любви одновременно, по желанию обоих сторон, начались наступательные операции.
Лукреции необычайно льстило, что любимец всего двора, на которого она давно имела тайные виды, наконец-то добровольно пришёл присягнуть её чарующей красоте, тем самым предоставив повод отомстить ему за прежнее неповиновение.
Его взгляд, раньше лишь едва касавшийся Лукреции, теперь был устремлён только на неё. Ульрих ходил за ней по пятам, как день за солнцем. Все праздники, устраиваемые им при дворе, предназначались только для неё, и при их подготовке он считался только с её вкусом и прислушивался только к её советам. Любое желание юной красавицы выполнялось с большим усердием, но всё, что не заслуживало её одобрения, будь то просьба самой королевы, не приводилось в исполнение совсем.
Тонкие носы сразу почуяли, для какого божества благоухает амбра и вокруг открыто заговорили, что двор — это оркестр, тон которому задаёт Лукреция. Цветущие женские физиономии пожелтели и побледнели от зависти. Придворные дамы, сами охотно отдавшие бы свои сердца графу, в надежде получить от него хоть крупицу взаимности, вынуждены были, как безмолвные зрительницы, отступить перед этой прекрасной любовью. Но свои завоевания, все вместе и каждое в отдельности, Ульрих принёс в жертву прекрасной бамбергинке, а та, в ответ, вернула своим пленникам свободу. Она больше не опутывая сетями притягательной нежности ни одного сердца и не выискивала пытливым взором устремлённых на неё взглядов тайных обожателей.
До сих пор любовная игра пары, связанной узами нежной взаимной симпатии, продвигалась вперёд своим чередом, как народившаяся луна к своему полнолунию. Но настало время, когда она, подобно ночному светилу, стала клониться на убыль, причём одна её половина совсем исчезла из виду, оказавшись в тени, в то время как другая сохраняла ещё свой блеск.
Теперь каждой из сторон следовало бы одним ловким ударом покончить с этой игрой, показав тем самым всему двору, что она не обманута.
Сначала тщеславие графа не простиралось дальше достижения превосходства над всеми соперниками, после чего, в случае успеха, он намеревался добровольно покинуть своё завоевание и устремиться к новым любовным приключениям… Он достиг первой цели. Но незаметно хитрый Амур, редко позволяющий безнаказанно шутить с собой, превратил игру гордости и тщеславия в серьёзное сердечное дело.
Прекрасная Лукреция, овладев сердцем графа и пристегнув его на цепочку к своей триумфальной колеснице, сама осталась верна своему плану, ибо её сердце в игре не участвовало. У неё не было сомнений, что если непокорному графу удастся разбить оковы и выйти из повиновения раньше, чем он получит свободу, чего она в тайне боялась, то на карту будет поставлена её репутация покорительницы мужских сердец, и насмешники будут не на её стороне. Поэтому Лукреция решила проститься с Ульрихом как раз в тот момент, когда он с наибольшим рвением старался завоевать её благосклонность. Неожиданно для этого представился случай. Граф Рупрехт из Кофернбурга, земляк и сосед графа Ульриха Клеттенбергского, приехал в Гослар, — обычное местопребывание короля Генриха, — чтобы представить двору свою краснощёкую кузину. Здесь он увидел прекрасную Лукрецию. А увидеть её — значит полюбить. Таков был удел всех рыцарей и дворян, съезжавшихся со всех концов страны в этот старинный имперский город, бывший тогда немецким Пафосом[222].
Физиономия графа Рупрехта была не очень привлекательна. К тому же мать-природа поступила опрометчиво, отпустив ему больше, чем следовало, и наградила его таким характерным наростом на спине, что он, в отличие от своего соседа, получил прозвище — «Рупрехт Горбатый».
В то время не было принято скрывать телесные недостатки, прибегая к услугам искусных портных. Напротив, их выставляли открыто, напоказ и относились к ним с уважением, а историки даже заботливо сохраняли прозвища их обладателей для потомков. Эпитеты, — Хромой, Заика, Косой, Одноглазый, Толстопузый и Сухоточный, — ещё напоминали о тех, к кому они относились, тогда как память о их былых делах давно угасла.
Граф Рупрехт отличался необычайной дерзостью и чрезмерным самомнением, и ноша, которую он взвалил на свои плечи, была для него ничем иным, как грузом собственного себялюбия. Хотя фигура кефернбуржца не сулила ему больших успехов у дам, сам граф не считал свой горб утёсом, о который могли разбиться его надежды на удачу в любви. Он мужественно решил предпринять атаку на сердце прекрасной Лукреции, а та, открыв только что этот храм Януса[223], пребывавший долгое время взаперти, с видимым удовольствием приняла новую жертву. Замаячившая перед Рупрехтом счастливая перспектива превратила для него Гослар в Элизиум. По своей простоте, провинциальный граф конечно не знал, что сердце хитрой придворной грации, подобно триумфальным воротам, пропускало через себя толпы тех, кто нёс её оковы, но не могло служить местом постоянного пребывания влюблённых.
Нынешний его владелец, предчувствуя своё падение, вёл себя, как нерешительный министр, который не в силах отказаться от своего поста, держится за него, пока ему не прикажут уйти. Если бы он мог порвать со своей непостоянной повелительницей, то, возможно, ему ещё удалось бы повернуть игру в свою пользу и не оказаться отвергнутым в глазах сторонних наблюдателей. Он бросился бы тогда в объятия первой попавшейся обожательницы. Толстая краснощёкая тюрингинка явилась, как будто её звали, и начала уже заигрывать с Ульрихом, но вмешательство серьёзной страсти заставило графа отказаться от новых любовных приключений. Он напоминал актёра любительского театра, — играя на сцене влюблённого, тот зачасттую настолько входит в роль, что игра перерастает в серьёзное увлечение, и дело в конце концов завершается свадьбой. Так бабочка безнаказанно порхает вокруг огня, пока горячее пламя не поглотит её, судорожно стремящуюся к свободе.
Потерю независимости граф почувствовал по-настоящему только тогда, когда обнаружил соперника в своём земляке, графе Кофернбургском. И хотя исходившая от него угроза была неожиданной, его успех не оставлял у графа Ульриха сомнений, что Лукреция уже не делит с ним нежное чувство. В первый раз в жизни ему довелось испытать муки неразделённой любви. Напрасно среди шумных развлечений он старался рассеяться и побороть в себе страсть, отравляющую ему жизнь. У него не хватало для этого сил. Он уже не был Самсоном, который локоном мог вырвать гвоздь из стены или вытащить из сердца ранившую его колючку. Он был Самсоном, утратившим силу, отдыхая на коленях перехитрившей его коварной любовницы[224].
Вялый и отрешённый, граф Ульрих уныло бродил, не замечая никого вокруг. Он редко появлялся при дворе, был неразговорчив и всем своим видом нагонял скуку на дам. Глубокая меланхолия графа действовала на окружающих, как вечернее облако, заслоняющее заходящее солнце, а у некоторых вызывала даже сильный приступ хандры. Зато его богиня, напротив, праздновала триумф победы, нисколько не испытывая сострадания к мучительному состоянию верного паладина. Она доходила в своей жестокости так далеко, что иногда, не стесняясь присутствия графа Ульриха, кокетничала и переглядывалась с его соперником.
