власть в Индии, основав династию, прекратившуюся лишь тогда, когда англичане в 1857 году свергли с трона последнего Могола. Кстати, звали его Бахадуром — отдаленное эхо монгольского «батыр», то есть герой, богатырь, второй элемент в названии монгольской столицы, Улан-Батор (Красный Богатырь). Современный английский язык сохраняет окаменелые останки того же слова, термин «могол» (mogul) первоначально означал «богатый индиец», затем «богатый англо-индиец», теперь же он обозначает медиа-магната.
Еще 73 года после смерти Хубилая его потомки связывали восток и запад, деля с дальними родственниками свободный поток торговли, дипломатов и специалистов. Но монголы находились на зыбкой почве. Перестав быть кочевниками, они так и не стали настоящими китайцами. Хотя некоторые из десяти преемников Хубилая умели говорить по-китайски, ни один из них не научился хорошо писать на нем. Безусловно, в стране царил мир, население снова выросло до прежнего уровня, процветала торговля. Но власть монголов покоилась на силе, а сила постепенно убывала.
Преемники ссорились из-за наследования трона, пышным цветом цвели заговоры и убийства. В 1328 году двухмесячная гражданская война закончилась казнями. В 1331 году чума опустошила многие области Китая, с чего, наверное, и началась Черная Смерть, которая вскоре докатилась до Европы. В провинции Хэнань вымерло 90 процентов населения. Потом Желтая река [Хуанхэ] прорвала укреплявшие берега дамбы, утопила бессчетные тысячи народу и проложила себе новое русло к морю. Повстанцы, чувствуя, что у династии изымается Небесный Мандат, захватили бассейны рек Хуайхэ и Янцзы. Пираты нападали на каботажные суда. В опустошенной чумой провинции Хэнань повстанцы, известные под названием «красных повязок», даже ненадолго восстановили династию Сун (1355–1360). Когда новый император Иринчинбал [Цокту] попытался восстановить порядок и исправить разрушения, то сделал это, печатая бумажные деньги, что привело к гиперинфляции и вынудило вернуться к серебряной и медной монете.
Наконец ненависть, коррупция, чума, инфляция, катастрофа и беспорядок, наслаиваясь друг на друга, достигли высшей точки. В 1368 году бывший буддийский монах выгнал последнего монгольского императора Тогон-Тэмура назад в монгольскую степь, оставив 300 или 400 тысяч монголов в мстительных руках династии Мин. Вместе с ним ушли 60 тысяч монгольской элиты, которая потащилась обратно в страну, уже ставшую им чужой, где мертвый груз их присутствия разрушил традиционную пастушескую экономику.
Они так и не смирились со своим внезапным крахом. Их потомки, коронованные в Каракоруме, продолжали твердить, что истинные правители Китая — они. Они говорили это потому, что «знали» скрытую от всех «истину», будто бы династия Мин на самом деле монгольская. Эта история, в обобщенном виде изложенная Хок-Лам Чаном, адъюнкт-профессором Вашингтонского университета, в его книге «Китай и монголы», звучит примерно следующим образом.
Ханша последнего Юаньского хана Тогон-Тэмура была уже беременна, когда в 1368 году ее захватил в плен и взял в жены будущий император династии Мин. Она подумала: «Если я вскоре рожу, они наверняка убьют дитя», поэтому помолилась о продлении беременности, и Небо ответило на ее молитвы. Она родила через двенадцать месяцев, и первый император Мин принял мальчика как своего наследника. И этим дело не ограничилось: император Мин [Чжу Юань-чжан] сделал своей столицей Наньцзин, но однажды юный монгольско-минский принц повстречал человека «необыкновенной осанки, со смуглым лицом, облаченного в черные одежды и верхом на черном коне», который велел ему найти великий город с четырьмя углами по числу времен года, девятью внешними воротами по числу планет, и другими магическими и религиозными атрибутами. «В златом месте посреди города, — сказал Черный Всадник, — установи нефритовый трон с девятью переплетающимися драконами и, воссевши на него, сам стань императором». Таким образом «монгольский» принц нашел современный Пекин, куда вскоре и переехал минский двор.
Все это, конечно же, легенда, не подкрепленная ни малейшими доказательствами. Но, как заключает Хок-Лам Чан, такие истории, «доказывающие», что в жилах минских императоров течет монгольская кровь, а восстановление столицы вдохновлено монголами, набрали силу за десятилетия до и после 1500 года, когда Монголия вновь объединилась под началом хана, притязающего на мантию Хубилая и зовущего себя Даян — от Да Юань, Великая Юань, имени, выбранного Хубилаем для своей династии. Легенды эти рассказывали и пересказывали вплоть до изрядной части XX века.
Да, чушь — но в этих легендах есть и доля правды, так как наследие двух завоевателей, Чингиса и Хубилая, пережило века и все еще определяет контекст современной геополитики.
При Хубилае китайская территория вышла далеко за пределы традиционных границ Китая, и хотя последующие династии притязали на восстановление прежнего Китая, их программу действий определяли приобретения Хубилая. Династия Мин приняла их, не испытывая ни малейших сомнений. Юннань, завоеванная Хубилаем еще в бытность царевичем, осталась китайской, как и бассейн реки Ляо в Манчжурии, населенный большей частью корейскими пленниками, переселенными туда с родины монгольскими армиями. Тибет, объединенный под властью монголов, признал императоров династии Мин своими сюзеренами — положение, которое империя Мин периодически отстаивала, пусть и с различной степенью успеха. Как утверждает японский ученый Хидэхиро Окада, «учитывая некитайское происхождение этих территорий, единственным оправданием минского сюзеренитета над ними могло быть только утверждение, что минские императоры являются законными наследниками монгольских ханов».[85]
По части бюрократического аппарата, администрации и военной структуры империя Мин тоже многим обязана монголам. Например, и гражданскими, и военными управляли, поделив их по десятичной системе, которую Чингис навязал своей новой нации, а Хубилай приспособил для Китая. И в Пекин династия Мин вернулась как раз для того, чтобы предъявить претензии на саму Монголию. В самом деле, как заключает Окада, «династия Мин во всех своих аспектах была усеченной формой Монгольской империи».
Точно так же обстояло дело и с манчжурами, когда в 1644 году те захватили Китай. Опять же ни один манчжур не собирался отказываться от территорий, приобретенных при Хубилае. Когда был коронован первый манчжурский император — еще до захвата китайского трона, — он провозгласил себя Всемилостивейшим, Гармоничным и Святым Ханом-Императором, претендуя на имперскую традицию, ведущую свое происхождение от Чингиса, для придания законности своим претензиям на восточную половину прежней Монгольской империи. Как пишет Окада, манчжурский император стоял, опираясь на три мира: на китайский — как император, на монгольский — как наследник Чингиса и на тибетский — как покровитель буддизма.
И снова о современном Китае. Дальний запад страны — Ганьсу, Нинся, Синьцзян — был населен мусульманами, имеющими больше общего с современными среднеазиатскими «-станами», чем с восточными регионами, населенными ханьцами. Однако они считались китайцами, поскольку Чингис завоевал Среднюю Азию, а Хубилай поощрял мусульманскую иммиграцию. Западные части Внутренней Монголии были территорией тангутского государства Си-Ся, пока оно не было завоевано Чингисом и унаследовано Хубилаем. Именно на этой основе Китай вновь забрал у России районы, почти утраченные в XIX веке. Сегодняшний Китай своими границами напоминает именно империю Хубилая — по иронии судьбы, без самой Монголии, которой позволили стать независимой и попасть в советскую сферу влияния во время слабости в период после Первой мировой войны.
Особый интерес для меня представляет как раз Монголия. Монголы очень нервничают, глядя на китайцев, видя в них бывших имперских хозяев, у которых так и чешутся руки наброситься на них и закогтить.
Однажды в сумерках я стоял в южной части Гоби, глядя через огромные просторы на нечто, сперва принятое мной за облака. Но это были не облака.
— Что это? — спросил я своего монгольского спутника. Ответу полагалось бы быть — заснеженные пики Тянь-Шаня. Но вместо этого он сказал:
— Китай. Очень опасен.
Монголы видят, как с начала XX века китайцы неуклонно продвигаются на север, за Великую Китайскую Стену, за Хуанхэ и дальше в монгольские степи. Внутренняя Монголия сейчас больше китайская, чем монгольская. По коммерческой линии давление на Монголию также возрастает с каждым годом, так как Монголия располагает ценными природными ресурсами, особенно в Гоби, которые нашли бы в Китае естественный рынок сбыта — с помощью китайских финансов, китайского транспорта и китайской рабочей
