Море лиц и рук стало волноваться, и прокатился вдруг новый вал оваций! Здесь — весь цвет страны. Здесь — товарищ Сталин. Ленин! У стены, здесь — на пьедестале. Основной Закон — главный пункт повестки. И все звенит звонком староста советский. Радость! Шторм такой не уймешь и за ночь. Но тишь навел рукой Михаил Иваныч. Здесь на этот раз даже тесновато. Здесь рабочий класс. Скоростник, новатор. Здесь советский люд, деловой, серьезный. И, конечно, тут цвет семьи колхозной. С портупеей вкось, радостен и молод, здесь и Комсомольск — на Амуре город. Мрамор. Ровный свет. Строгость гладких кресел. Но Съезд, как человек, то суров, то весел. Он то восхищен, то смотрит строгим взором. Шутку бросишь — он рассмеется хором. Съезд, как человек, и в делах без шуток. Выбранный от всех, он участлив, чуток, видит каждый ряд, точно примечает — что за делегат слово получает, и во все глаза смотрит с кресла, с места, как стоит Мазай на трибуне Съезда: «Высказать бы все: кто, чей сын, откуда. Боль бедняцких сел. Детство. Дальний хутор, где его кулак злой издевкой донял. Но… может, он не так? Может, Съезд не понял: юность без крыльца, дым сожженной хаты, день, когда отца зарубили гады. …Что ж я начал вдруг о детстве невеселом?» Но Съезд как лучший друг: понимает все он. Под кругами люстр светел зал громадный.
