И было нужно много грубой стали, работы в глине, в угольной пыли, чтобы румяней дети вырастали, чтобы пахучей ландыши цвели. Нет, молодежь на жизнь не обнималась, что пиджачки кургузы и серы, — мы знали: это время приближалось, зарей вплывало в темные дворы. И начинала глина превращаться в живое изваянье. В первый час вот только что осознанного счастья, как — взрыв, удар! И двинется на нас потоп из выпуклых фашистских касок, обвал их бомб, и хохот, и огонь, и муравейник черепов и свастик, и Гитлера простертая ладонь ко мне: «Отнять!» — Не дам! «Схватить!» — Не дамся! «Убить!» — Я даром жизни не отдам! Что ж! Испытайте грозное упрямство бойцов, что не сдаются никогда! Вам, господа, победой не упиться! Посмотрим за последнюю черту: Матросов — жив! А враг — самоубийца с крысиным ядом в почерневшем рту! Окончился лес. Гол край земной. Последней сосны ствол передо мной. Черная горсть изб брошена в снег. Вытянувшийся визг мчится к сосне. Крот ли это копнул мерзлый песок? Юркнули рыльца пуль в кочку наискосок. Разве уже? Да! Точка. Уже. Некуда. Ни-ку-да… Рота на рубеже. Чьи это, чьи рты тонко поют? Невидимки-кроты в норки снуют… Дальше — не перешагнуть поле, брат, дальше — к деревне путь с бою брать, рвать его, раздвигать, пробивать телом, к деревне гать пролагать. Только одной сосной заслонен — слышу, как просит: «Стой!..» — снежный склон. Не страшно — надежно стоять за сосною. Крепкие выросли в нашем бору. За ней — как за каменного стеною. Принимает огонь на себя, на кору. Стали шаги у ребят осторожными, глаза тревожными. Одни присели, другие легли. Втерлись в снег до земли. Весь батальон подобрался к опушке. Отсюда видна деревня Чернушки, так ее звать. «Чернушки», — шепотом вывели губы. На краю горизонта серые срубы. Знаем, ее приказано взять. Взять ее надо, а страшно. Страшно, а взять ее важно. Нужно из-за сосны сделать в сторону шаг. Говорят, что на запад отсюда широкий большак. И можно дойти до самой границы, до того столба. Может, и мне судьба? Или еще за сосной хорониться? Нет! Проклятая блажь! Ведь не другой, а я ж перед боем заранее сам говорил на комсомольском собрании: «Враги не заставят сдаться, друзьям не придется краснеть. Я буду драться, презирая смерть!» Так я вчера обещал ребятам и сейчас обещаю себе. И грею рукой затвор автомата: не отказал бы в стрельбе. Мы из-за сосен глядим друг на друга. Нет на лицах испуга. С веток слетают комочки из пуха, летят, маскхалат припорашивают и сразу же тают — весна. Лейтенант нас шепотом спрашивает: «Задача ясна?» — «Ясна!» — мы хрипло шепнули. Ну, прощай, спасибо, сосна, что верно меня заслоняла от пули…
Тогда не знал я точно, как сегодня, когда смотрел из-за сосны вперед, к какой нечеловечьей преисподней принадлежал фашистский пулемет. Ведется суд, проводятся раскопки, исследуются пепел и зола, Майданека безжалостные топки,
