холодная предполярная ночь — которая уже кончается, этот холод и морозы… Да и от тебя я почти не получал вестей (не считая 2-х писем, пересланных сюда из Владивостока, и 3-х телеграмм, пересланных из Магадана (бухта Нагаево). Как ты живешь, маленькая, что делаешь, как работаешь? Последнее письмо от тебя (№ 5 от конца ноября пр. года) очень скудно осветило мне твою жизнь. А мне, понятно, хочется знать о тебе возможно больше, — ведь я живу, мордочка, только тобой, только встречей будущей с тобой; моя родненькая… Ты телеграфируешь все время, что здорова, — а из ноябрьского письма я вдруг узнаю, что ты лечишься! Как же так, мамуся, я очень беспокоюсь за тебя, волнуюсь. Я хочу, чтобы ты, Симусенька, как следует смотрела за собою — хотя бы ради меня, ради нашей будущей жизни. Я прошу, я умоляю тебя смотреть за своим здоровьем — так как бы я стоял возле тебя. Помни, что я всегда мысленно с тобою, что, как никогда, я только твой. Поступай же так, как если бы мы были вместе. Хорошо, моя маленькая, мой любимчик дорогой?..
Теперь — два слова о себе. В середине декабря я пошел из Магадана в последний, как мне казалось, этап — на грузовике. И очутился сперва в стане Оротукане, а затем — на руднике «Ключ Пасмурный». Здесь я пробыл около 2 1/2 мес. Работал сперва младшим счетоводом, затем ночным сторожем, наконец — ассенизатором (3 дня). Это — все потому, что я — инвалид и к физическому труду, как ты знаешь, совершенно не приспособлен. Наконец, 28 февраля моя работа неожиданно для меня прервалась. На «Ключ Пасмурный» приехала специальная медицинская комиссия, которая и актировала меня вместе с другими. Комиссией я признан негодным для работы, освобожден от нее без указания срока, навсегда (поскольку у меня нет левой руки и изуродована, деформирована нога). Теперь уже актированный я, вместе с другими, вывезен из Ключа Пасмурного в Оротукан, где и дожидаюсь дальнейшей своей судьбы. Адрес, по-видимому, мой изменится. Новый сообщу телеграммой (если будут деньги, мамочка…).
Эта зима была для меня, мамуся, довольно тяжелой. Пишу тебе потому лишь, что все это уже в прошлом… Прежде всего, я болел, родненькая. После перехода пешком через горный перевал (когда я шел из Оротукана на Пасмурный) я получил растяжение жил в левой, больной ноге. Лежал, не мог ходить почти полмесяца… Затем на меня напала цинга (скорбут). Левая и частично правая нога покрылись гнойными язвами, — их было 12. Сейчас дело идет на поправку. Язв осталось уже только 4. Я лечусь (и лечился), мамочка, очень усердно, помня данное тебе обещание. Я очень стойко переносил и переношу болезнь. Она, в общем, нетрудная, но крайне нудная, тягучая, родненькая моя. Я пью настой на кедраче (так называемый стланик). Но цинга — это болезнь климата, и невозможно трудно бороться оттого. Однако я мужественно, безропотно переношу и это неожиданное испытание, Мусенька моя добренькая. Немного досаждало еще мне мое сердце. Я, кажется, уже писал тебе, что у меня еще во Владивостоке обнаружили врачи порок сердца. Иногда очень сильно опухают ноги — пришлось даже разрезать левый валенок и носить его на завязках… А, в общем, голубчик, ничего страшного в этих болезнях нет, — надо, конечно, только как следует лечиться, что я и делаю. Сейчас ты не волнуйся, родненькая, — все это сейчас, повторяю,
Куда-то забросит меня теперь судьба? Вот — вопрос, который занимает меня в настоящее время, говорят, что для инвалидов на Колыме существует особая командировка. Поживем — увидим. Во всяком случае, я сейчас — актированный (т. е. на меня составлен особый акт медицинской комиссией). А работать мне, между тем, очень, очень хочется. Хочется приносить стране самую настоящую пользу, хочется не быть за бортом, хочется вложить в свой труд всю преданность партии своей, своему правительству, своей родной стране. Я, как и ты, Мусенька, твердо убежден, что мне в конце концов поверят, что меня простят, что я буду вычеркнут из проклятого списка врагов народа! Я — абсолютно искренен в этом своем заявлении, за него готов пожертвовать жизнью…
Мамочка, дорогая моя мордочка, ненаглядная моя собачка, зачем ты засыпаешь меня посылками, зачем балуешь как ребенка. Мне и радостно, и горько почему-то. Я невольно даже плачу, получая все это от тебя, Симуся… Ведь всего этого, что в посылках, касались твои руки, твои пальчики! Как бы я целовал и ласкал их, если б только мог! И сказать — не скажешь этого, — нет слов, мальчик мой сероглазый! Все, все решительно пригодилось, — все использовано мной (кроме бритвенного прибора и ножниц, которые изъяты. Я писал тебе, что иметь в лагере режущие или колющие вещи, а также
Как я люблю тебя, Мамуся, если бы ты только знала. Обнимаю и целую тебя — как только могу. Пиши мне [несколько слов затерто].
[На свободном месте вверху первой страницы в рамке вверх ногами: ] «На Оротукан я получил от тебя 3 телеграммы».
ИЛЛЮСТРАЦИИ
