Одно влеченье: слышать гам,чуть прерывающий застой,бродя всю жизнь по хуторамГригорием Сковородой.Не хаты и не антресольпрельстят, а груша у межи,где крупной зернью лижет сольна ломоть выпеченной ржи.Сверчат кузнечики.И высь —сверкающая кисея.Земля-праматерь!Мы слились:твое — мое, я — ты, ты — я.Мешает ветер пятачки,тень к древу пятится сама;перекрестились ремешки,и на плечах опять сума.Опять долбит клюка тропуи сердце, что поет, журча,—проклюнувшее скорлупу,баюкаемое курча.
ВДОВЕЦ
Размякла плоть, и — синевата проседьна реденьких, прилизанных висках.Рудая осень в прошлое уносити настоящего сдувает прах.В бродячей памяти живут качели —в скрипучих липах — гонкая доска.Колени заостри, и — полетели,нацеливаясь в облака.И разве эта цель была напрасной?Все туже шла эфирная стезя,и все нахальнее метался красныйгаз пред лицом, осмысленно грозя.Но слишком дерзостен был и восторжен(с пути долой, тюлени-облака!)полет, должно быть, если вечный коршунскогтил, схвативши лапой, голубка.И только клуб да преферанс остался,да, после клуба, дома Отче наш,да целый день мотив усталый вальса,да скука, да стихи, да карандаш…
СТОЛЯР
Визжит пила уверенно и резко,рубанок выпирает завитки,и неглубоким желобком стамескачерпает ствол и хрупкие суки.Кряжистый, низкий, лысый, как апостол,нагнулся над работою столяр:из клена и сосны почти что создалдля старого Евангелья футляр.Размашистою кистью из кастрюлирука медовый переносит клей,—и половинки переплет сомкнулис колосьями не из родных полей.Теперь бы только прикрепить застежки,подернуть лаком бы, да жалко, — нет…В засиженные мухами окошкипроходит пыльными столбами свет,осенний день чрез голубое ситопросеивает легкую муку.И ею стол и лысина покрыты,и на столе она и на суку.О светлая, рассыпчатая манна!Не ты ль приветствуешь господень труд,не от тебя ли тут благоуханно,и мнится: злаки щедрые растут?Смотри, осенний день, и на колосья,что вырастить, трудясь, рука могла.Смотри и молви:— Их пучок разроссяцветеньем Ааронова жезла!1912 (1922)