мужчиной. Мне казалось, я знал жизнь. Но вот объяснить, что же мне все?таки нужно, было ох как трудно! Какая такая тайна?
— Вы лучше скажите, — говорили ассистенты, — какая девушка вам нужна: высокая или маленькая, полная или худая, блондинка или брюнетка, — и мы вам такую найдем.
— Это трудно объяснить… — пожимал я плечами.
Но однажды сказал:
— Ну, вот, к примеру, эта девушка. В ней что?то есть.
По коридору студии шла девушка в зеленом комбинезоне.
Что?то французское было в ее прическе.
Ассистенты бросились вслед за девушкой.
— Хотите сниматься? — остановили они ее.
— Нет, — равнодушно ответила девушка.
— Как нет?
— А так — нет.
— А что вы тогда на «Мосфильме» делаете?
— Подруга пригласила. На просмотр. А что?
— Зайдите к нам.
— Зачем? — недоверчиво спросила девушка.
— Вы что, с луны свалились? Хотите быть актрисой?
— Нет.
— Нет?!
— Нет, — уверенно повторила девушка. — Я не хочу быть актрисой. Я мастер спорта по стрельбе из лука.
Мосфильмовские ассистенты — народ настойчивый: им удалось?таки уговорить юную спортсменку прийти на фотопробы. Однако на фотографиях девушка выглядела иначе, чем в жизни.
— Нет, не то, — сказал я и забросил неудачные снимки в дальний ящик стола.
Признаться, я обратил внимание на спортсменку много раньше, чем указал на нее своим помощникам. Девушка, видимо, частенько бывала у своей подруги, потому что я видел ее на студии несколько раз. Интерес к девушке был неопределенный, смутный, и я еще не знал его природы. Мне вдруг показалось, что именно в этой девушке и скрывается та самая тайна, которую я ищу. Но фотопробы охладили мой интерес, лишний раз убедив, что я и сам не знаю, чего хочу. Имени девушки я не спрашивал. Спортсменка и спортсменка.
Тем временем шли кинопробы. На экране один артист сменялся другим, не доставляя мне радости. Но вот, наконец, появился серьезный кандидат на роль парнишки. Подобрали ему и партнершу. И вдруг осечка: накануне кинопроб партнерша заболела. Что делать?
— Может, вызвать вместо нее Глаголеву? — спросил меня второй режиссер.
— Кого — кого? — не понял я.
— Веру Глаголеву.
— Кто такая? Родственница Глаголевой? (Н. Н. Глаголева была моим редактором).
— Нет, — ответил второй режиссер, — просто однофамилица. Помните, она еще на просмотр к подруге приходила? В зеленом комбинезончике?
— А — а-а, — вздохнул я, — спортсменка? Не надо. Не вызывайте. Обойдемся без партнерши.
Но, подумав, сказал:
— Впрочем, пусть подыграет. Лучше, чем мне напрягаться.
Повторяю, в тот день я делал ставку на артиста, а не на артистку, и мне было все равно, кто будет подыгрывать главному герою, лишь бы не я.
Так Вера Глаголева впервые появилась перед камерой.
Не задумываясь, я поставил ее спиной к объективу, вручил листочек с текстом и сказал:
— Просто читай вслух. Ты не в кадре.
Я во все глаза глядел на будущего героя, надеясь увидеть что- то интересное. Но по непонятной причине парнишка зажался. Движения его стали скованными, голос охрип. Я был в отчаянии. Между тем, пока я занимался героем, Вера выучила свой текст и стала «подбрасывать» его с такой естественностью и легкостью, как будто он сию минуту рождался в ее голове. Я похвалил Веру и ввел ее в кадр — сначала бочком, а затем лицом к камере. Раскованность Веры объяснялась тем, что она мечтала о спортивной карьере, а не о кинематографической. Ей было наплевать.
Я задержал на девушке взгляд. А ведь она интереснее, чем я вначале думал. И попросил ее сыграть еще одну сцену. Она сыграла.
— Хорошо. А если еще одну?
— Пожалуйста, — согласилась она.
— Неплохо. А что, если я тебе дам сейчас самую трудную сцену?
— Давайте.
Я рассмеялся. Мне нравилась ее уверенность, но уверенность еще не талант. Сцена была и в самом деле очень трудная. Я включил камеру, совершенно не рассчитывая на успех.
Но как только отняли хлопушку от лица актрисы, я понял, что сцена получится. На глазах у Веры были слезы. Горькие детские слезы. Что было удивительно, так это то, что, плача, Вера старалась улыбаться. Странный и трогательный эффект.
— У меня тоже так бывает, — говорила она. — Становится грустно — грустно. И кажется, никто тебе не нужен…
Когда она произнесла это «грустно — грустно», я вдруг почувствовал, что сердце мое сжалось и затрепетало.
«Какой момент! — подумал я. — Я даже не подозревал. Если эта девчонка будет и в фильме так же играть, мы в полном порядке».
Я побежал к редактору.
— Нина Николаевна! — сказал я. — Все. У нас есть Сима (героиня). И знаете кто?
— Кто?
— Глаголева!
Нина Николаевна Глаголева улыбнулась:
— Ну что ж, фамилия мне нравится. А как у нее с талантом?
Я потянул Нину Николаевну в зрительный зал.
После просмотра и моих восторженных восклицаний по поводу юной Глаголевой Нина Николаевна хитро прищурилась и сказала:
— Мне нравится твой энтузиазм. Уж не влюбился ли ты?
— Она то, что нужно! — горячо продолжал я. — Забавная, правда? И физически развитая. Представляете, как заработает сцена у реки? Девочка плавает лучше, чем герой, поэтому он, в отместку, ерничает и подтрунивает над ней. Представляете?
— Да, Родик, представляю…
Я думаю, Нина Николаевна хорошо представляла себе не только сцену у реки, но и то, что ожидало меня, одинокого тридцатилетнего режиссера, очарованного юной актрисой. Она оказалась права. Я влюбился.
На истории, которая называлась «На край света», лежало табу, запрет. Десять лет до того, как я принялся за работу, режиссер Михаил Калатозов («Верные друзья», «Летят журавли», «Неотправленное письмо») попытался перевести розовскую пьесу на экран. Сценарий назывался тогда «А, б, в, г, д…», но Калатозову не дали его снять. Партийное руководство не могло допустить появления на экране дерзких и своевольных подростков, все подвергавших сомнению.
Но странным образом мне удалось пробить пьесу В. Розова. Видимо, сказались успех моей первой картины и относительное цензурное затишье после аксеновскйх «Звездных мальчиков», так раздражавших партийных идеологов. Тем не менее гроза надвигалась, а я, влюбленный и беспечный, не замечал этого. Творчески я был в прекрасной форме, фантазия работала великолепно, и душа была на подъеме. Я был убежден, что делаю свой лучший фильм.
