на задний план, давая нам возможность сосредоточиться на практических делах. Бывает, что эти дела так занимают нас, что любовь кажется чем?то и впрямь несущественным. Но попробуйте отшелушить ее от будничных забот, как это бывает у человека, стоящего на пороге смерти, и вы увидите, что любовь нетленна. Вы лишь задвинули ее в дальний угол.
Горит костер. Озаряет твое лицо румянцем. Ты прижимаешься ко мне, наблюдая, как искры взметаются в небо. Время остановилось. Оно всегда останавливается у горящего пламени, у текущего ручья, в объятиях любимой. Но я хочу знать больше, видеть шире, и я отхожу от тебя. Иду один. Взамен тепла, взамен костра — все больше веток, стволов деревьев и темноты. Из глубины, навстречу мне, весело постукивая колесами, несется электричка. В вагоне шумно и светло. Попутчики играют в домино. Незнакомые лица, невнятные разговоры. На чемодане змеится зигзаг домино. Цифры быстро лепятся одна к другой, и вот чья?то рука дуплится «пусто — пусто». Конец игры.
Я шевелю пальцами. оказывается — это моя рука, мои «пусто — пусто», мой выигрыш. Мне страшно. До меня доходит, что «пусто — пусто» — это все, что у меня есть. Есть победа, но нет тебя. Я выпрыгиваю из вагона и бросаюсь во тьму. По темным перелескам, вдоль реки, сквозь непролазные пугающие ветви — туда, к нашему костру. Вдали мерцает маленькая точка. Она растет, приближаясь. Становится тепло. Вот уже различимы языки пламени. И вдруг я вижу, что ты у костра не одна. Сидишь, прижавшись к какому?то незнакомцу. Я хочу знать, кто он такой… Я захожу сбоку и с удивлением обнаруживаю, что твой новый друг — это я сам. Как сидел, прижавшись к тебе, так и сижу. Ничего не изменилось. Потрескивают горящие сучья, взлетают к небу искры. Мы смотрим на огонь и молчим. Я замечаю на тебе мой пиджак и думаю, как хорошо, что, уходя, я успел накинуть его на твои плечи, он согревал тебя в мое отсутствие. И Вдруг меня пронзает простая мысль. «А Может, — думаю я, — может, я и не уходил вовсе? Просто на миг прикрыл глаза? Прикрыл глаза».
Как это могло случиться, что я полюбил Америку?
Я не задаюсь подобным вопросом, когда думаю о России. Любовь к России была изначально, я впитал ее с молоком матери. Но откуда взялся столь притягательный интерес к Америке? Ведь пока кругом меня звучала русская речь, а за окном простирался русский пейзаж, в моем сердце гнездилось что?то еще, постороннее, чужое.
Началось все с чистого любопытства. Советская школа не скрывала, что Америка огромна, но, конечно, ни в какое сравнение не шла с Россией, «где так вольно дышит человек». Мне казалось, что США — это другая планета, что она населена гигантами и имеет иную, чем у нас, флору и фауну. Побывать в Америке было равносильно путешествию на Луну. То, что я видел или читал об Америке, будучи мальчиком, было сплошной экзотикой. Однако разрозненные картины далекой жизни не складывались во что?то цельное. Фенимор Купер, Джек Лондон, Хемингуэй, Марк Твен, Мелвилл, Фолкнер, Фрост и Уитмен завораживали меня, но орбиты их миров пересекали мой родной российский небосклон наряду с другими звездами. Я любил французских писателей, увлекался английскими поэтами, немецкими философами, японскими художниками, итальянскими кинорежиссерами, но при этом никогда не рвался на юг Франции, не хотел жить в Баварии или работать в Стране восходящего солнца.
И вот я оказался в Калифорнии. Что стряслось со мною?
Неужели я здесь, потому что климат мягче, или фрукты свежей, или девушки краше? Но ведь в этом смысле Сочи не уступит Лос — Анджелесу. Тогда, может, Голливуд привлек меня? Да, в Голливуде есть чему поучиться, но ведь учиться можно и в других местах.
Бывает, женится парень, счастлив по уши, а друзья никак в толк не возьмут, что нашел он в этой заурядной девушке. И в самом деле, что увидел я такого — этакого в житье за океаном? Ведь мало сказать — есть крыша, есть пища, есть работа, но ведь к чему?то и душа должна приложиться. Поиск счастья — чем он вызван? Смятением или надеждой?
В Нью — Йорке окопалось несколько сотен тысяч новоприезжих из бывшего Союза. Брайтон — Бич стал схож с Одессой, повсюду слышится знакомая речь, гостеприимно открыты двери русских магазинов и ресторанов, расставлены парковые скамейки с видом на море — настоящая Одесса. Люди радуются новой жизни, воссозданной по чертежам недавнего советского прошлого. Счастливы.
В России наблюдается прямо противоположная картина: там на фоне старого уклада культивируется американский образ жизни (ухудшенного, опошленного образца). Если в Америке игорный бизнес, к примеру, позволен лишь в двух штатах, в России он разросся как раковая опухоль. Реклама алкоголя, курения, привозного барахла украшает самые видные места городов. Взяточничество, коррупция, бандитизм — эти новые «нормы» возмущают и парализуют людей. Но значит ли это, что в России нет счастливых людей? Конечно, не значит. Выздоровела мать, успешно сдан экзамен, неожиданное свидание, желанный поцелуй, рождение ребенка. Можно привести тысячи примеров. Выходит, счастье не в географических переменах, не в месте жительства и не в качестве колбасы. Оно — внутри самого человека.
Если говорить серьезно, я уехал в Америку ни по какому не по контракту. Хотя был и контракт, и Наташа, и преодоление сорокачетырехлетнего рубежа, — все это было, но было на поверхности, как результат, как завершающее действие. В основе же всего лежал наивный и жаркий порыв сердца. Любовь объяснить трудно. Но можно обнаружить ее русло.
Много лет назад в пионерской комнате, где я в ожидании мамы проводил долгие часы, я облюбовал большой школьный глобус и часто от нечего делать поворачивал его в сторону, противоположную нашей великой державе. Мне нравилось заучивать незнакомые названия. География была моим любимым предметом. Потом были книги об индейцах. О золотоискателях. О реке Миссисипи. Американские истории.
Моим любимым фильмом в те годы был «Тарзан». Американский фильм.
Однажды девятиклассница Дина, которая мне нравилась, призналась, что не задумываясь отдалась бы своему кумиру — американскому певцу Элвису Пресли. Я смочил волосы мыльной пеной и уложил их в большой кок, как у Элвиса. Оставалось лишь обзавестись узкими джинсами. Я надеялся, что смогу уговорить маму.
— Мне так нравятся песни Элвиса Пресли, — начал я.
— Не вздумай подражать, — сказала мама, — не позорь меня перед учителями.
— Ты не слышала его песен, а говоришь! — возмутился я.
— Мне незачем их слушать, — спокойно ответила мама. — Посмотри, сколько стиляг развелось! Круглые двоечники. Стыдно смотреть: штаны в обтяжку, галстук в попугаях.
— Мама…
— Не проси, — строго обрезала мама. — У меня нет денег. Все. Садись за уроки.
Я не добился благосклонности Дины, но зависть и интерес к американскому сопернику остались.
Когда в СССР появился журнал «Америка», я не пропустил ни одного номера. Красота пейзажей, бытовые зарисовки, исторические справки — все это будоражило воображение.
А потом был американский писатель — фантаст Рэй Бредбери. Я был так взволнован свежестью его автобиографической повести «Вино из одуванчиков», что снял тридцатиминутный мюзикл по этой повести — свой режиссерский диплом. Создавая на экране чужое, я вживался во все детали, чтобы сделать чужое своим. «Вино из одуванчиков» — это повесть о детстве. Об американском детстве. О детстве, много более светлом и здоровом, нежели мое собственное.
Итак, внутри меня росла Америка, но не реальная Америка, не та, что огорчает меня сегодня. В моем сердце расцветал поэтический образ страны невиданных возможностей, страны бесконечного процветания. Мне казалось, что на противоположной стороне глобуса нет лжи и лицемерия, что там повсюду голубое небо, яркие краски, энергичная музыка.
Эстафету растущего интереса к Америке подхватила любовь к Наташе. Затем мне приоткрылись голливудские горизонты, контракт со студией «20–й век Фокс». Началась работа над сценариями, съемка фильмов.
Рассказывая о годах, проведенных в Америке, я не раз давал оценку некоторым аспектам американской жизни. Но многое осталось за пределами рассказа. Чтобы компенсировать это, я дополню картину описанием бурных стихий: негритянского бунта в 1991 году, лесных пожаров в Малибу и нортриджского землетрясения в 1994 году.
Однажды ночью за превышение скорости полиция решила остановить автомобиль, которым управлял
