шарканской коннице. Нукеры стояли насмерть, прикрывая отход своих родов в глубь степей. Но все новые полчища шарканов переходили границы у берегов Даргоса и Нарола. Шли бои на берегах Тене и Жеру.
В железные тиски конницы шарканов попали роды и племена от Кайсана до Балласа. Кануй, сулаты, албанды и суаны, алаирцы и рекканы бились разрозненно. Тысячники шарканов легко расправлялись с ними и проникали все дальше, в сердце степи. Они уже жгли посевы и пастбища майкенов, кедеев и конгратов. Лишь многочисленное племя аргынов еще не испытало удара шарканов. Их роды спокойно жили в урочищах Кибет-Аала и в необъятной Саарке-Тарг. Пока хан Яхом умолял ханов забыть прежние ссоры, объединить своих нукеров, пока между именитыми вожаками племен шла грызня, сам коварный повелитель шарканов Ундораргир посылал на помощь своим полководцам все новые и новые тумены.
Отчаянно, подобно тиграм, защищающим свое логово, подобно нетварям в боевом безумии, когда маги посылали их в атаку, дрались нукеры, дрались, не отступая ни на шаг. Но силы их иссякли.
Бросив дома, они уходили семьями во чрево гор и в глубь степи, в города-крепости Эудденоскариада - Аутар, Саграм, Ширгенг.
Инкай в ту пору увел свои кочевья в глубокие ущелья Терг-Карнийского нагорья. Он верил тогда, что шарканов прогонят. Надо было только переждать.
Но передовые отряды правой руки Ундораргира, Ангали, уже свободно рыскали по кочевьям Среднего жуза. Все больше людей попадало к ним в плен. Шарканы везли добычу к шатру своего повелителя. Несметные стада, тысячи рабов и рабынь гнали победители к верховному вождю, а тот одаривал ими верных слуг. Девушек, отобранных лично, Ундораргир отсылал в кочевья - работать и рожать подданных его новой империи. Впрочем, не всех. Сильные и крепкие степные красавицы дорого ценились на невольничьих рынках.
Приближался момент последнего решающего боя.
Ангали решил, собрав в единый кулак всю конницу, нанести удары по городам на окраине Эудденноскариада, одновременно сравнять с землей Сайрам, Ортанг, Рамит, захватить Торвикр и укрепиться там, создав базу для будущего окончательного разгрома всех врагов.
А они… они бежали в надежде спастись. Родина, близкие остались позади. Лишь слезы, горькие соленые слезы застилают глаза…
***
Только безымянным гонцам известно, где притаился уцелевший род, где спрятаны спасенные от угона за Ирвайские горы табуны ханов Южных племен или где, в скольких переходах от Арнис-Фоля, находятся ополченцы Западных племен и сколько сотен осталось от трех туменов Берика.
Люди научились молчать. Научились хранить тайну от неизвестных скитальцев. Инкай-старейшина знал, что больше уже нет возврата назад, что он не сможет спасти тех, кто еще остался в живых и верит в него. Но умереть - он умрет вместе с ними.
Было у него единственное желание. Он хотел умереть, как умирают вожаки израненной стаи волков. Защищаясь и защищая своих. Молча взывал к душам предков, к Священной Луне и Высокому Небу, чтобы они сохранили ему силу и спокойствие. И, зная безнадежность своей просьбы, он все-таки просил богов помочь ему найти маленький, тихий уголок на этой огромной, объятой огнем, разорванной в клочья раздорами ханов и нойонов земле. Клочок земли, где бы журчал родник, и имелось бы пастбище для скота, где бы дети и старики, еще верящие в него, в силу и разум старейшины, могли бы провести остаток своих дней. Ему лишь бы устроить, успокоить их.
А потом он готов на все. Согласен достойно принять любую смерть. Потому как страшно устал ото всего. Наипаче же от этих шарканов и их проклятого Ундораргира. Он ладен умереть хоть сейчас. Лишь бы, наконец, бежать от этой идущей следом за ним несчастной толпы.
Но удрать невозможно, все взгляды устремлены на него. В нем живет чувство вожака. Это чувство держит его в седле, сохраняет ему спокойствие. Он должен думать о спасении этих забытых богами людей до самой своей смерти. Так было каждый день во все эти долгие месяцы войны.
- Если суждено погибнуть всему нашему роду, срази меня сегодня, до заката этого жестокого солнца, - невольно вырвалось из уст Инкая, когда от встречного гонца он услышал весть о том, что полчища шарканов прошли через Эльгай и, уничтожив все кочевья, которые ютились там, вошли в Ортанг и Торвикр.
- Будьте вы прокляты, о Священная Луна и Высокое Небо! - застонал Инкай.
И крепко сжал камчу и оглянулся, еще не поняв сам, сказал ли он эти слова вслух или только подумал.
Он уже давно ехал молча. Не слыша никого, не видя ничего, погруженный в свои мысли. Давно исчез гонец, передавший ему тяжкую весть. Куда он помчался? И куда теперь нужно вести свой род ему, Инкаю? Дорога к Аулие-ата перерезана. Джун-гары впереди, шарканы сзади.
Может, и не надо никуда идти? Вдруг батыр Хонуу остановил шарканов и можно вернуться домой, в родные края?
Да разве мало в горах ущелий, скал, долин и неприступных высот, где можно спрятаться со своим родом? Нужны ли шарканам горы? Они обойдут их стороной. Им надобны табуны баев и ханов, богатства нойонов. Не пойдут же они через опасные перевалы, чтобы захватить маленький бедный род. Только нужно подальше держаться от своих богачей и владык.
Но как бы там ни было, Инкай не может уйти в неведомые края, не узнав исхода битвы нукеров Хонуу…
Не заметил, как остановил коня, как подъехал к нему сын. Самый младший из пятерых.
Единственный, оставшийся в живых. Трое пали прошлым летом в битве с шарканами. Четвертый погиб зимой во время джута: пошел на охоту, забрался слишком высоко в горы и случайно набрел на вспугнутого медведя. Не успев вытащить нож, попал в объятия зверя. Погибли оба - и зверь, и человек…
- Что случилось, что с тобой, отец? - тихо спросил Аракао.
Инкай всмотрелся в него и впервые увидел, что черный пушок, словно тонкое крылышко маленькой птицы, лег над верхней губой сына.
'Усы', - подумал Инкай.
Сколько же ему лет? Он родился в ту весну, когда Инкаю исполнилось пятьдесят. Значит, ныне двадцать ему. И пятнадцать из них он провел без матери. Старшие братья любили его, баловали. Любил его и сам Инкай.
Лицо сына раскраснелось от жары. Шлем на голове был немного приподнят, на лбу виднелись капельки пота, под тонким чекменем, сотканным из верблюжьей шерсти, сверкали кольца кольчуги. Он был широк в плечах и ладно сидел на коне. Кинжал - подарок старшего брата - висел на боку. Колчан набит стрелами.
Старик вспомнил, что сын вчера с первого выстрела сбил коршуна, кружившего над падалью. У сына твердая рука и острый глаз, подумал он, и на мгновенье им овладело чувство успокоенности, чувство нежности к сыну.
- Что случилось, отец? - повторил сын.
- Жара, - ответил он. - Нам нужно скорее добраться до воды. Найти место для ночного привала.
- Река уже близко, так говорят нукеры, - ответил Аракао.
- Мы свернем с дороги, не пойдем к реке, - голос Инкая стал тверже. - Пусть подойдут остальные. Мы подождем их. Укроемся в ложбине за косогором. Там оставим арбы и волокуши. Спарим коней. Погрузим на них носилки с ранеными. Больных и детей посадим на верблюдов. Все лишнее оставим.
- Но люди не могут идти дальше, - сказал сын. - Они устали, голодны. Жара их доконала.
Старик не ответил.
- Эй, Кайяал, где ты?! - крикнул он, насупив брови.
