— Нет, сэр.
— Вы не считаете, что могли бы сегодня выбрать себе на ужин квашеное кобылье молоко с кровью?
— Нет, не думаю. Но мог бы — не правда ли?
— Но как же вы смогли бы сделать это так далеко от Казахстана? Вы когда-нибудь задумывались над тем, что вера в свободу воли — в первую очередь вопрос культуры, в которой вы случайным образом выросли? Вам когда-нибудь приходило в голову, что вы считаете невозможным понятия, не входящие в круг понятий вашей культуры, и что ваша теперешняя вера в это ни в коей мере не зависит от вашей свободной воли? Вам когда-нибудь приходило в голову, что всякий сделанный вами выбор — неизбежный продукт мозга, который вы наследовали, и продукт всего того, что случилось с этим мозгом за время, в течение которого вы живете в созданной не вами культуре?
Холлоуэй казался растерянным.
Монт Стюарт встал. Он был невысоким, но жилистым мужчиной. Холлоуэй тоже встал.
— Мистер Холлоуэй, вам понятно, что дистанция между нами обусловлена культурой — что мы, будь мы представителями другой культуры, стояли бы или ближе друг к другу, или, наоборот, дальше? Приходите ко мне через четырнадцать дней, и мы поговорим об этом подробнее.
Холлоуэй попятился к двери.
— Большое спасибо, сэр!
— Не за что.
Дверь за Холлоуэем закрылась, и Монт Стюарт улыбнулся. Несмотря на устрашающую бороду, его улыбка казалась юношеской. Он развлекался. Конечно, каждый полуобразованный дурак мог спорить о свободе воли, но Холлоуэя назвать таким нельзя — даже если он только что казался таким. Во всяком случае, из парня можно кое-что сделать, если отучить необдуманно болтать и заставить думать. Монт уже не раз наблюдал за превращением всему удивляющегося студента первого семестра в уверенного в себе ученого, умеющего правильно ставить вопросы.
Монт любил свои занятия и свою репутацию ужасного чудовища. Открытие студента с настоящими способностями являлось для него такой наградой, выше которой он ставил только сенсации о разгадке культурных процессов или проблемы генетики народов. Монт любил свою работу и был непревзойденным профессионалом в своей области.
Он поднялся к проектору. Монт был удивительно опрятный мужчина, несмотря на некоторую небрежность в одежде. Короткие черные волосы, аккуратно причесанные, компенсировали несколько взлохмаченный вид выпирающей вперед широкой бороды. Ясные серые глаза смотрели светло и весело, и хотя он выглядел как раз на столько лет, сколько ему и было — без года сорок, — в нем задержалось что-то юношеское.
Он включил проектор, чтобы проверить материал к завтрашней утренней лекции студентам первого семестра. В воздухе без всякого экрана возникло трехмерное изображение фигуры — старый мистер Неандерталец с надбровными утолщениями и плоским затылком. Монт выключил проектор, снова отправив хомо неандерталенсис в третий межледниковый период.
Желудок дал знать, что пора отправляться домой. Он закрыл свой прокуренный рабочий кабинет и на лифте поднялся на крышу здания антропологического факультета. Это было не самое большое здание в университетском городке, но уважение к антропологии к 1941 году возросло настолько, что ее уже не могли, как раньше, разместить в импровизированном сарае. Прохладный воздух Колорадо освежал; забравшись в вертолет и поднимаясь в воздух, Монт чувствовал себя превосходно.
Он летел на средней скорости, не спеша, наслаждаясь видом покрытых снегом гор и прозрачным светом стоящего на западе солнца. Для среды это был прекрасный и легкий день. Раздражительность Монта в значительной степени основывалась на том, что другие люди в большинстве своем были не в состоянии вникнуть в его идеи. Ему нужен был толчок, он жил этим. То, что он относился к первым четырем-пяти специалистам в своей области, для него не стоило и ломаного гроша; его занимали новые проблемы. Если он к своему удовлетворению решал какую-либо из них, то сразу терял к ней интерес. Он ценил необычные точки зрения по той простой причине, что жизнь казалась короткой, чтобы проводить ее в скуке.
Монт медленно опустил вертолет на крышу своего дома, со вкусом построенного из камней и брусьев в предгорьях, и удивился, увидев стоящий рядом с гаражом чужой вертолет. Он вышел из кабины и оглядел его. Это был дорогой зеленый “кадиллак” с регалиями ОБЪЕДИНЕННЫХ НАЦИЙ на обоих боках.
ЭТО МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ ИНТЕРЕСНЫМ, подумал он.
Верхняя дверь дома открылась, и Монт Стюарт торопливо зашагал вниз, спеша узнать, что случилось.
В комнате, в любимом кресле Монта сидел мужчина и угощался скотчем с содовой. И то, и другое, по убеждению Монта, выдавало интеллигентного человека. Увидев вошедшего Монта, гость встал, и Монт тотчас же узнал его, хотя никогда не был с ним знаком; его жесткое лицо и серебристо-седые волосы благодаря телевидению были знакомы каждому человеку.
— Вы — Марк Хейдельман, — сказал Монт и протянул руку. — Приятная неожиданность. Я — Монт Стюарт. Может быть, вы мне писали, а я не получил письма?
Марк Хейдельман крепким рукопожатием потряс протянутую руку.
— Я тоже очень рад, мистер Стюарт. Нет, я не писал, я просто ввалился к вам домой. Для дипломата несколько неуклюже, но мой визит абсолютно секретный. Вы меня простите, как только узнаете причину моего прихода. Я позволил себе разыскать вас дома, так как это касается не только вас, но и вашей жены. Вообще-то, она очень красивая женщина.
Монт снова попросил его сесть и пододвинул кресло для себя.
— Так это официальный визит?
— Вообще-то, да. Мы хотим попытаться поручить вам совершенно необычное задание.
Монт схватил свою трубку, набил ее и свирепо сосал до тех пор, пока она как следует не раскурилась. Он, конечно, знал, что Марк Хейдельман был правой рукой Генерального секретаря Объединенных Наций, то есть, крупным зверем. Со времени давно прошедших дней почти легендарного Дага Хаммаршельда, когда ООН далеко не в такой, как сейчас, степени была само собой разумеющейся частью повседневной жизни на всей Земле, Генеральный секретарь считался важнейшим человеком в мире.
— Я полагаю, вам нужен антрополог.
Хейдельман улыбнулся.
— Нам нужны вы.
В комнату вкатился сервомех и привез поднос с двумя новыми порциями скотча и содовой. Это не был настоящий робот — лишь кар на колесах с различными приспособлениями, — но Монт и Луиза приобрели его не так давно и очень гордились им.
Монт взял свою рюмку и поднял ее.
— Итак, Марк, в чем дело?
Хейдельман покачал головой.
— Ваша жена сказала мне, что вы терпеть не можете серьезных дискуссий до еды, и я буду придерживаться этого. Кроме того, я приглашен на жаркое, и буду очень расстроен, если мне придется улететь, не попробовав ее фирменного блюда.
Монт улыбнулся. Теперь стало понятно, почему Хейдельман считался лучшим дипломатом в мире. Он излучал обезоруживающий шарм, и в нем не было ничего ни елейного, ни притворного.
— Но вы можете хотя бы намекнуть? Тайны меня раздражают.
— Вы можете получить целую массу первоклассных язв желудка, пока все закончится. Один из наших кораблей, наконец, вытянул самый главный приз.
Монт почувствовал поднимающееся возбуждение. Он вскинул свои лохматые брови.
— Вы имеете в виду…
В это мгновение в комнату из кухни вошла Луиза. Она, как всегда, выглядела свежей и
