толкнула его в спину.
Комиссара — того военного с «дипломатом» с вокзала — уже протащили по коридору, и теперь Турецкий снова шел вслед за остальными серыми робами, шел в швейную мастерскую шить грубые верхонки, но это же безумие!
«Я следователь… Следователь по особо важным делам — и шью верхонки? — Турецкий, старался шагать мягко, как кошка, чтобы, не дай Бог, не сотряслось его тело и память не улетучилась, и лихорадочно размышлял, вспоминая на ходу, что произошло с ним за последние недели. — Значит, я сейчас нахожусь в Германии, но где Грязнов? Стоп! Что я могу помнить, кроме Германии? Помню, надо купить жене подарки к Новому году. Новому, 1992 году! А Новый год уже прошел, значит, я здесь, может быть, не одну неделю, может быть, я какое-то время — и весьма продолжительное — валялся просто без сознания!.. После того… После того как расстался с Вагановым! Да, мы расстались почти друзьями, последнее, что я помню… Я помню! Я сказал, что в коньяк что-то подмешано, на это генерал засмеялся и… И все. И следующее, что могу вспомнить, это то, что я здесь. Но здесь все какое-то черно-белое. Вот только единственное „цветное“ воспоминание — приходил этот врач, обещавший помочь. Надо его не упустить, надо… Во-первых, узнать, в Германии ли я сейчас, что-то совсем на Германию не похоже, или же где? Во-вторых, если я оказался здесь, то кому-то этого очень хотелось. Но кому? Неужели…»
Опять Турецкий услышал грубый окрик за спиной, он обернулся, чтобы посмотреть, кто к нему обращается, покачнулся и… Все пропало!
Опять какой-то ватный туман навалился на голову, и он чуть ли не закричал в отчаянии. Воспоминания вдруг быстро стали стираться, он изо всех сил пытался ухватить их, но уже не мог.
И когда его усадили за швейную машинку, Турецкий, весь бледный, с лицом, покрытым крупными каплями пота, уже понимал, что почти ничего не помнит. Ему удалось лишь зафиксировать, что он человек с именем Александр, фамилией Турецкий, он, кажется, следователь, но он заболел… потому что кто-то его отравил!
— Не забыть, только не забыть… — механически, едва слышно бормотал он, всеми силами удерживая ускользавшую память. — Только не забыть себя до завтра, а в остальном — прорвемся. Только не забыть себя до завтра!..
Но как это было трудно всеми силами удерживать себя, норовящего ускользнуть от меня самого куда-то в темные глубины бессознательного! А там, в этой непроглядной тьме, я чувствовал, как шевелится какой-то совершенно чужой мне человек, который стремился овладеть мною, ворвавшись из тьмы в мою жизнь. Этот другой был чрезвычайно агрессивен и, кажется, он собирался совершить что-то страшное…
И я не забыл! Хотя это стоило мне неимоверных трудов. Швейная машинка отупляюще стрекотала, но я сотни и тысячи раз повторял: «Турецкий, Турецкий, Александр, Александр… Я следователь. Жена — Ирина… Слава Грязнов и Меркулов…»
И как назло, этого белобрысого врача, что так по-доброму со мной разговаривал, не было. Но я, хоть был еще и дурак, понимал, что хвастаться и прыгать от радости, от того, что я пришел в себя, мне совершенно не стоит. Ведь кому-то было нужно, чтобы я оказался здесь, и может, этот кто-то находится рядом. Может, это санитары, которые зовутся контролерами в этом страшном больничном заведении, или, может быть, это еще один врач, которого я видел раньше, он представился мне как главврач; возможно, это еще один человек в белом халате по фамилии Кошкин и по имени… Да, его зовут Иваном. То, что происходило недавно, я прекрасно помню! Но то, что было до определенного момента, происшедшего в Германии, я забыл и с трудом сейчас вспоминал.
Правда, из всех дней, проведенных мною в этой психиатрической тюрьме, я практически не помнил лишь первых дней пребывания там. Что-то со мной делали, но что? Я с трудом мог припомнить, что я сидел и… читал книгу? Или смотрел телевизор? Определенно я не мог сказать ничего. Но вот то, что рядом со мной суетился Кузьмин, и то, что голова страшно болела, — в этом я был совершенно уверен.
Я очень надеялся, что завтра мне будет лучше и не придется прикладывать столько усилий, чтобы удерживать воспоминания.
Всю ночь я почти не спал, боясь, что, проснувшись, вновь окажусь полумедузой-полутравой.
На следующий день я вновь строчил верхонки, моля об одном, чтобы как можно скорее увидеть этого улыбчивого врача.
И увидел его в мастерской. Он, казалось, бесцельно бродил между швейными машинами, но я видел, что он неуклонно приближается ко мне.
Контролер в углу читал какую-то книжку и не обращал на меня внимания. А я, поймав взгляд приближавшегося врача, коротко подмигнул ему и вновь принялся за шитье.
Полетаев на секунду остановился, потом подошел ко мне:
— Ну как у нас работа, получается? Не слишком трудно?
— Нет, я хочу в туалет, — сказал я, понизив голос.
— Хорошо, я провожу.
Полетаев сказал контролеру, что не следует беспокоиться, меня сводит в туалет он сам.
Контролер пожал плечами и согласно кивнул, вновь углубившись в чтение.
В туалете я чрезвычайно долго снимал штаны. Я молчал, ожидая, что первым заговорит этот улыбчивый.
— Есть какие-то улучшения? Видимо, что-то приснилось? — спросил Полетаев.
— Может быть, есть, а может, и нет, — неопределенно ответил я.
— Я не совсем понимаю вас.
— Я тоже, товарищ врач.
— Что не понимаете?
— Вы обещали помочь, зачем вам это? Я больной, ненормальный. Ваше дело меня лечить, а не помогать мне.
— Верно, вот я и помогаю — не лечить… Ты можешь на меня положиться, Сергей Сергеевич. Мы оба с тобой находимся в не слишком-то приятном месте, и я кое-что о тебе знаю…
— И что же ты знаешь?
— То, что ты не Иванов.
— Верно, — подтвердил я.
— А кто ты, ты можешь мне сказать?
— Зачем? Чтобы ты снова сделал меня дураком? Федя, кажется, так тебя зовут?
— Да, Федор. И я вовсе не делал тебя дураком, как раз наоборот.
И пока я натягивал штаны, Полетаев мне изложил то, как он подменил препарат в кабинете Кузьмина. У меня не осталось ни малейшего сомнения в правдивости его слов.
— Я — старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры Александр Турецкий. Не ожидал, парень?
Полетаев действительно никак не ожидал такого признания. Он быстро заморгал, приходя в себя, потом выдохнул:
— Ну и дела здесь у нас творятся, следователь!
— Не у нас, а у вас, — поправил я его.
— Однако долго мы уже сидим на горшке, пора возвращаться, — сказал он.
Мы молча направились обратно в пошивочную мастерскую.
Полетаев пообещал, что ночью, когда контролеры будут дремать, а он будет на дежурстве, он придет в мою одиночку.
Полетаев не соврал.
9. Ненависть
Я услышал звук открываемой двери уже где-то после полуночи. Естественно, я не спал, не мог уснуть.
