всегда есть страх сделать хуже.
— Все дело в том, что человеку не свойственно искать точку опоры в прошлом, он нащупывает ее в настоящем и будущем.
— Увлекаешься психологией? — спросил Петров.
— Любительски. Очень жалею, что не поступала на факультет психологии.
— Еще не поздно.
— Ты серьезно? Когда Зина пошла на работу и вдруг загорелась своими проектами, я ей по- хорошему позавидовала. Задумалась: а сама я могу увлечься каким-либо делом?
— Нам с Денисом впору открывать клуб для мужей, чьих жен обуяло честолюбие, — усмехнулся Петров.
— Не одобряешь?
— Веселюсь. Мы еще за вами портфельчики будем носить. И что ты решила?
— Есть факультеты психологии для людей с высшим образованием. По окончании можно работать семейным психологом. Это мне интересно.
— Как Денис к идее относится?
— С абсолютным непониманием, — рассмеялась Валя. — Он страшно далек от межличностных проблем. Не представляет, что можно конфликтно жить с человеком, которого любишь.
— Счастливчик, — позавидовал Петров. — Хочешь знать мое мнение? Дерзай, у тебя получится.
— Откуда уверенность?
— Ты цельный и нравственно здоровый человек. Если то, что идет у тебя от сердца, подкрепить научной базой, тебе цены не будет. Несчастные супруги начнут выстраиваться к тебе в очередь и называть в твою честь детей, родившихся после примирения.
— В благодарность за беспардонную лесть могу накормить ужином.
— Спасибо. Мне детей из школы забирать.
Петров не торопился следовать советам Вали.
Рассказать все Зине — означает просить ее о снисхождении, давить на жалость. Кроме того, он был глубоко оскорблен подозрениями в неверности.
«Женщины не понимают мужчин. Они представить себе не могут, что обвинения в несуществующей измене способны довести мужика до белого каления», — эта мысль, давняя, забытая, тянулась откуда-то из прошлого. Петров вспомнил: Гришка Ганбегян, прикрываясь которым он скупал когда-то у Зины расписные ложки.
Ганбегян страдал под игом ревнивой жены. Причем стоически выдерживал сцены, когда подозрения имели основания, но лез на стенку, если его обвиняли безвинно. Какой-нибудь фрейдист докопался бы до сути парадокса: мол, в глубине души мужик мечтал вильнуть на сторону, не получилось, он разочарован и обвинения воспринимает как дополнительное наказание, двойной приговор.
Петрову не было дела до глубин психоанализа.
Но он подписался бы под всеми проклятиями, которыми Гришка в свое время щедро осыпал жену, и собственных бы добавил.
Но с другой стороны, рассуждал он, немного поостыв, Зина — не истеричная девица. Чтобы ей втемяшилась в голову подобная идея, нужны особые условия. Какие? Первое — он уехал, не сумев объяснить ей причины. Она посчитала себя брошенной. Второе — чертовы деньги! Дурья башка, она вообразила, будто он ее обокрал! Третье — постороннее влияние. «Лена Ровенская! Редкая стерва, злодейка. Бог наградил ее красивой мордахой и наказал мерзким характером. Эх, надо было трусы ей стянуть и голяком оставить перед мужем, прежде чем скрыться! Но Леночка у меня еще попляшет на сковородке!»
Хотя Петров не собирался оправдываться перед Зиной, по одному пункту обвинений он желал внести ясность.
— Ты не помнишь, — спросил он вечером жену, — доверенность, которую я тебе оставил, на полгода или больше?
— Какая доверенность? — удивилась Зина.
— Генеральная нотариальная, — раздельно проговорил Петров, — на распоряжение всем имуществом.
— Понятия не имею, — пожала Зина плечами. — А была такая?
Петров подошел к секретеру, выдвинул ящик с документами.
— Что за бардак! — ругнулся он. — Почему нет порядка?
Важные бумаги лежали вперемешку с детскими рисунками, фломастерами и сломанными игрушками.
— Ваня, Саня! — позвал Петров детей. — Кто вам позволил копаться в документах?
— Мы не трогали, — отпирались близнецы. — Только один раз, помнишь, папа, когда поехали к своему… своему ненастоящему отцу.
Маняша, прячась за братьями, тоненько пропищала:
— Это я в бюрократов играла.
— В каких еще бюрократов? — буркнул Петров. — Когда?
У Мани дрожали губы, она собиралась реветь:
— Когда еще не Новая, а старая Оксана была, и Настя тоже. Они мне сказали: «Иди порисуй, поиграй в бюрократов».
Петров нашел доверенность. На листе бумаги с гербовыми печатями и штампами красовались цветные зайчики, солнышки и домики.
Но о доверенности быстро забыли. Маня не оставила без внимания и более важные документы. Свидетельства о рождении детей, свидетельство о браке родителей, университетский диплом Петрова — все было весело разукрашено, то есть испорчено.
Зина, Ваня и Саня, замерев, наблюдали, как Петров впервые в жизни наказывает дочь. Мама успела шепнуть Маняше: «Громче кричи», — и та верещала как резаная, убегая от отца.
Петров, хромая, носился за дочерью по квартире. И ее вопли: «Папа, не надо! Папочка, я боюсь!» — совершенно отбили у него охоту к рукоприкладству. Но он все-таки настиг Маню, легко подавил ее сопротивление, оголил попу и громко шлепнул ладонью. Маня заорала так, что в ушах заложило.
Зина подскочила к ним с намерением треснуть мужа по голове, но ее заступничество не понадобилось. Петров передал Зине на руки плачущую дочь:
— Убери от меня эту вредительницу!
Ваня и Саня облегченно перевели дух.
Жизнь налаживалась. Она напоминала Зине кадры телевизионных репортажей из мест, пострадавших от наводнения или землетрясения. Сначала обездоленные люди бродят среди порушенного имущества, потом берутся за дело: возводят крышу над головой, варят еду на костре. Постепенно их жизнь приходит в норму.
Решающую роль, конечно, сыграло то, что Другой под видом Петрова Зине нравился. Она чувствовала, что может полюбить его, привязывается к нему. Но это означало полное забвение прошлого, того, что произошло за время их разлуки. Простить, забыть и постараться начать жить заново, решила Зина.
Ее теперь все чаще захватывало настроение, так любимое ими обоими прежде, — веселой дурашливости. Зина в лицах пересказывала сцену своего ухода из «Имиджа плюс». В жизни спектакль длился несколько минут, а в Зинином изображении получился в нескольких действиях. Она комично пародировала Витьков и крадущихся подслушивать сослуживцев, выдала длинный диалог «по мотивам» реально случившегося.
Петров мысленно перекрестился, услышав признание Витька Маленького: «Я предложил вам руку и сердце! А вы пренебрегли моими чувствами! Решительно отказали мне!
(Зина театрально прижимала руки к груди, потом разводила их в стороны.) Жестокая!»
