Некстати или, напротив, очень кстати, подошел официант и поинтересовался: не нравятся горячие блюда, ведь не едите? Мы посмотрели удивленно. О каких блюдах идет речь?
Официанта мы попросили нас не беспокоить и подходить, когда дадим знак.
— Ледок, я расскажу тебе то, в чем не признавался никому в жизни. Сие не есть страшные тайны, но выворачиваться наружу не в моих правилах.
Назар замолчал. Я не торопила. Через несколько секунд он продолжил:
— Считается, что период гиперсексуальности начинается в юности. У меня он с пеленок. Я влюблялся еще до детского сада. Родные посмеивались надо мной, и я научился прятать свои чувства. Девочки, девушки, женщины меня завораживали. В них было волшебство, сказка, они дарили ощущения, от которых вибрировала каждая клетка моего тела. Я рос смышленым и быстро понял, что главное в амурных делах — не бегать за девчонкой, а подстроить так, чтобы она сама тебя добивалась. В средней школе я был известным ловеласом, очередь из девочек, желающих получить меня, выстраивалась. Что-то вроде переходящего приза на конкурсе красоты. Хоть месяц-другой, но посидеть на королевском троне.
— Мальчишки тебя не били?
— Нет, — помотал головой Назар, — завидовали. Сам кому угодно мог накостылять. В свободное от тисканья в подъездах время занимался спортом, борьбой. Лилю я встретил, когда мне было семнадцать лет. Ей — тридцать. Она была женой моего дядюшки, с которым общались мало, потому как дипломат, сноб и вообще неприятная личность. По его службе они в Брюсселе пребывали, а тогда в отпуск приехали. Я увидел Лилю и пропал. Сногсшибательно красива — это ладно. Мало ли симпатичных девчонок. Но все они — как полевые цветы без запаха, фото из книжки «Растения Среднерусской возвышенности». Лиля — вне каталогов, классификаций, ярлыков и календарей цветения. Она казалась вечно прекрасной. Как роза — свернется бутончиком или распустит лепестки — постоянно прекрасна.
«Меня он тоже с розой сравнивал, — ревниво подумала я. — Хоть бы названия цветов менял».
— Влюбился, заболел Лилей со страшной силой. Примитивные амурные школьные уловки тут не проходили. Но остановить меня не смог бы и танк. Я сам был танком, который желал либо взять высоту, либо погибнуть. Опускаю подробности, но в итоге Лиля стала моей женой, расписались, когда мне восемнадцать исполнилось. Родня была шокирована: пусть я, пацан, ополоумевший от гормонов, но Лиля! Отказаться от роскошной жизни, от светских связей, от денег, поездок, автомобилей и прочего, прочего… Ради мальчишки, который на десять лет ее младше?
— Очевидно, Лиля тебя очень любила.
— Конечно. И не в прошедшем времени — любила, а и сейчас тоже. Как и я ее.
— Тогда почему «бабник»?
— Не торопи. Лиля со мной вынесла нищету, безденежье и прочие прелести, которые дарит муж- студент, хоть он и вкалывает вечерами на трех работах. Лиля хотела детей. Если бы она хотела ужей, змей, удавов, я ограбил бы серпентарий. Дети — пожалуйста. Плодимся и рожаем. Мои дети выросли в чужом бельишке — знакомые отдавали тряпки, которые собственным детям уже не годились. Родители, конечно, сняли бойкот, когда сын родился, помогали. Но все равно нам лихо пришлось. Однажды… интимная деталь, но я тебе расскажу. Однажды Лиля мне говорит: «Прокладки женские, без них можно обойтись, ведь наши мамы обходились. Лучше на сэкономленные деньги купим тебе ботинки». Представляешь? Это женщина, которая с детства привыкла к роскоши! Отказывает себе в прокладках ради ботинок для меня! Как бы ни сложилась моя жизнь, что бы в ней ни приключилось, Лилю и детей я не оставлю ни-ко-гда.
«А бабник-то при чем?» — снова хотелось спросить мне. И очевидно, мой нетерпеливый вопрос легко прочитался на лице.
Назар на него ответил:
— Жене я изменил через полгода после свадьбы. Сокурсницу тра… в смысле — с одной студенткой переспал. Честно — казнился. Но недолго. — Назар улыбнулся своей фирменной донжуановской улыбочкой. — Дальше пошло-поехало. Понимаю, звучит нелепо: не могу устоять перед женской красотой, но это факт и та самая моя страшная тайна Женщины — мой наркотик, и я отдаю себе отчет, что наркоман. Но еще не придумали больниц, где лечат от…
— Похоти.
— Можно и так сказать. Но за редким исключением со всеми своими… подругами я нахожусь в прекрасных отношениях и благодарен им за минуты близости.
— Лиля знает о твоих похождениях?
— Ни боже мой! Ей в голову не могло прийти, что, работая как вол, выматываясь как собака, помогая ей с детьми и по хозяйству, я еще и на стороне промышляю. Такое редкий мужик выдюжит, — не без хвастовства сказал Назар. — А я справляюсь. Хотя если честно, в последние годы обороты снизил.
Он гордился своей распущенностью! Рассказывал мне и плавился от самолюбования. Доморощенные Казановы всегда вызывали у меня брезгливость. Летают по бабам, как мухи по помойкам, заразу переносят. Но к Назару я отвращения почему-то не испытывала И злилась не столько на него, гуляку, сколько на себя — за отсутствие здоровой реакции.
Взмахнув рукой, подозвала официанта. Попросила убрать остывшую рыбу и принести кофе. Назар тоже не притронулся к мясу и заказал чай.
Смотрел на меня внимательно-грустно, как смотрят, наверное, на человека, которого выбрали в исповедники, а этот человек не грехи отпускает — возмущается.
— Шокировал тебя, Ледок, — не спросил, констатировал Назар. — Но подумай: зачем мне было темные стороны своей натуры оголять перед тобой.
— Действительно: зачем?
— Потому что ты в моей жизни — встреча необыкновенная. Без ложной скромности: я знаю женщин. Но ты! Перечеркиваешь все мои знания. Ты — открытие, которого я не только не ждал, но и не подозревал о его возможности.
— Мерси. Уж что-что, а комплименты говорить ты научился.
— Лида! — с болью проговорил Назар и потер лицо ладонями, словно к нему прилипли мои последние слова и надо их счистить. — Лида! — повторил он. — Неужели ты не понимаешь, я все рассказал, потому что не хочу дурить тебе голову, лукавить, обманывать, вселять ложные надежды.
— О каких надеждах речь? — встрепенулась я.
Назар накрыл мою руку своей и легонько сжал:
— Ты мне безумно нравишься. Думаю о тебе постоянно. Только не говори, что равнодушна ко мне. Не поверю. Ты каждый день красивее, чем вчера. А это верный признак влюбленности.
— Чьей?
— Моей — безусловно. Но и ты переменилась. Игнатов из Роспотребнадзора, помнишь его?
— Заикается и мычит? Хотя специалист грамотный, с ним только письменно можно общаться, устно Игнатова не понять.
— Потому что матерится через слово, что при дамах непозволительно, вот и остается одно заикание с мычанием.
— При чем тут Игнатов?
— Недавно виделись, и он сказал мне, перевожу с матерно-заикательного на литературный, что ты всегда была интересной женщиной, а в последнее время стала совершенно обворожительной. Игнатов предположил, что ты завела любовника.
Я вспыхнула, польщенная и возмущенная:
— Бред! У меня нет любовника.
— Но мы на верном пути…
— Назар!
— Тихо, тихо! — снова накрыл мою руку. — Не надо кричать. Мы ничего преступного не делаем. И не дети, чтобы играть в кошки-мышки. Лида, давай признаем: ты нравишься мне, я нравлюсь тебе, нас тянет друг к другу со страшной силой. Но мы несвободны. Семьи, дети, супруги — мы повязаны крепко и пока неспособны эти узы порвать.
«Пока… Оставил-таки лазейку», — подумала я.
— Но почему мы должны наступать на горло собственным чувствам? Нашим близким будет легче, если мы превратимся в страдающих меланхоликов?
