и носилась по квартире. Сын, злой как демон, бегал за ней и ловил. Она вырывалась, царапалась и отпускала такие выражения, что Анна Ивановна подумала о необходимости наведаться в школу и выяснить, кто учит детей площадной ругани. В конце концов Настя подлетела к бабушке, намертво вцепилась в шею и так заверещала, что все оглохли. Сын и невестка испуганно застыли: ребенок обезумел!
— Отпусти! — просипела Анна Ивановна. — Задушишь! Так! Спокойно! Мы пойдем на компромисс! Все вместе.
— Я пойду с тобой? — уточнила Настя.
— Со мной, — кивнула бабушка. — Со мной ты будешь жить понедельник, вторник и среду. Четверг, пятница и выходные — с родителями! У меня должна быть личная жизнь!
— Какая у тебя может быть личная жизнь без меня? — удивилась маленькая эгоистка.
Ничего из этого плана не вышло. Ребенок не собачка, которую можно таскать с места на место. Постоянно случались накладки: то форму физкультурную забыли, то учебники не захватили, то домашнее задание Настя затихарила. Словом, типичная ситуация с семью няньками. Перешли на новый график: пять школьных дней внучка у бабушки, выходные — с родителями. Им тяжело доставалось. Неделю работают от зари до зари, а в субботу и воскресенье без отдыха. Потому что с Настей нагрузочка будь здоров. Но с возрастом у нее стало проявляться человеколюбие и забота о родителях. В пятницу вечером она частенько предлагала бабушке Ане:
— Давай позвоним маме с папой? Пусть расслабятся, а я дома останусь? Бабушка с дедушкой сейчас заранее успокоительное лекарство принимают, — шантажировала внучка.
— Нет! — проявляла твердость Анна Ивановна. — Только на субботу можешь остаться. Родители должны хоть один день в неделю воспитывать ребенка!
— Меня ты воспитываешь, — разумно замечала Настя, — а они балуют. Какая-то у нас семья шиворот-навыворот.
— Исключительно благодаря тебе, твоему несносному характеру. На субботу назначим дополнительные занятия по английскому и математике.
Настя тут же мчалась к телефону и просила родителей забрать ее пораньше.
Сейчас Насте пятнадцать лет. И душевного спокойствия Анне Ивановне не прибавилось. Напротив, ее грызет ревность. Насте с мамой и папой теперь гораздо интереснее, чем с бабушкой. Какие-то девичьи секреты с мамой — вечно хихикают и шушукаются, как закадычные подружки. Идет с отцом на футбол, а не с бабушкой на концерт. Разыграла одноклассников: привела отца на дискотеку и сказала, что это ее парень. «Чтобы девчонки от зависти лопнули. А еще скажу, что моя мама — это моя старшая сестра, от первого дедушкиного брака», — развлекается! Как была фантазеркой, так и осталась. И родители ее поощряют! Но живет Настя, естественно, с бабушкой.
Жена наварха
Олина мама говорила:
— Современные мужчины научились носить пальто.
— А в твое время не умели? — спрашивала Оля.
— Нет. Они одевались в куртки и полупальто.
Олин муж Самин как раз относился к тем, кто носил пальто с аристократической небрежностью. Когда он шел по улице в расстегнутом пальто, белый шарф развевался, полы трепетали, или выходил из машины, из дверей офиса, из магазина, груженный пакетами, Олино сердце сладко замирало. Самин был похож на кавалериста, белогвардейца, Онегина и Байрона, вместе взятых. И при этом оставался стильным, модным и чертовски мужественным.
Оля любила мужа глубоко, прочно, навсегда. Но к ее гордости за мужа примешивалось самодовольство собственницы. «У меня красивый, статный муж, у меня большая квартира и хорошая машина, умный здоровый сын, очень рослый для своих пяти лет, все спрашивают, в каком классе учится. Сын обязательно повторит отца, будет такой же добрый великан».
Мужа все звали по фамилии — Самин, она ему шла. А имя Петя, Петр Александрович, казалось лишним при такой емкой и упругой фамилии.
Ольга поясняла: их фамилия от греческого имени Самий, так звали спартанского наварха. Наварх — это командующий флотом, вроде адмирала. Должность в Спарте была выборной и очень почетной, едва ли не царской. Есть ли в роду у мужа греческая кровь? Неизвестно, преданий на этот счет не сохранилось. И Оля загадочно улыбалась: одного взгляда на Самина достаточно, чтобы понять — вот спартанец из спартанцев, настоящий наварх!
В теплых лучах их счастливой семьи грелись две молодые бабушки — мамы Оли и Самина. Отцов не было, умерли. Бабушки ревновали внука, отыскивая в румяном и бойком мальчике изъяны после визита к «другой бабушке». Тихо доносили: одна своему сыну, другая — дочери. Самин и Оля посмеивались, понимая, что в бочке меда — в безграничном обожании единственного внука — должна присутствовать ложка дегтя, иначе бочку просто разнесет.
Оля преподавала в музыкальном училище нотную грамоту. Самин трудился в нефтегазовой корпорации. Их семейные проблемы относились к процессу повышения благосостояния. Надо построить загородный дом, вложить деньги в акции, поменять ванну на джакузи, поехать в отпуск на Бали, найти сыну преподавателя английского… Столько хлопот!
И вдруг все рухнуло. Разорвалась нейтронная бомба, которая уничтожает живое. Дом, мебель, тряпки остаются, а люди гибнут. Оля узнала об измене мужа. Действие бомбы было не смертельным, по касательной ударила. Оля осталась жива, но душевно покалечена до инвалидности.
Самин пришел домой, обнаружил Олю, серую и полуубитую, сидит в кресле, взгляд в одну точку.
Он присел перед женой, взволнованно спросил:
— Оленька, что случилось? Сын, мама, теща? Кто-то заболел?
Она не отвечала, продолжала смотреть сквозь него, точно голова Самина была стеклянной.
— Да говори же! — Он потряс ее коленки. — Что произошло?
Оля не повернула головы, но теперь она смотрела в глаза мужа, с трудом фокусируя взгляд как при тяжелейшей боли.
— Ты нас бросишь?
— Зачем? Почему? Откуда такие мысли? — поразился Самин.
— Ты любишь другую женщину, ты с ней… Я все знаю.
Самин едва не застонал от досады. Или, кажется, застонал, промычал сквозь стиснутые зубы. Покраснел выразительно. Будь он готов к этому разговору, решительно бы открестился: враки, сплетни, наветы! А сейчас реакция выдала его с головой.
Он сел в соседнее кресло, взял холодные Олины руки:
— Я вас никогда не брошу! Я люблю тебя и только тебя. Ты моя жена, ты и сын — самое лучшее, что есть в моей жизни. Прости! Это была ошибка, я оступился. Никогда более не повторится. Клянусь! Чем ты хочешь, чтобы я поклялся?
Оля не отвечала. Снова ушла в себя, присутствовала и отсутствовала одновременно. Самое плохое — не плакала, не рыдала, не упрекала, не проклинала.
И в следующие дни не плакала. Слезы лились внутри, только соль выступала на коже, которая приобрела каменистый оттенок. Была гордая жена наварха, стала жена Лота — соляная глыба, умеющая передвигаться, односложно отвечать и выполнять домашнюю работу. Олины волосы потускнели, появилась сутулость, вместо летящей походки — шарканье пудовых ног.
В доме померк свет — обстановка кладбища, погребения, безутешной потери и бесконечного горя. Даже сын, которого они называли вечным аккумулятором хорошего настроения, не мог развеять Олиной печали. Прежде она заливисто хохотала над проделками и словечками наследника, хватала его на руки, кружила, осыпала поцелуями. Теперь — слабо улыбалась, прижимала к себе, целовала в макушку. Как
