которой записаны мои номера. Достал паспорт, положил между страничек.
— Минуточку! — Я мельком глянула в книжицу. — Дай паспорт!
Перелистнула, вчиталась.
— Ты с шестьдесят первого года! — с ужасом произнесла я.
— Ну и что? — пожал он плечами.
— Я-то с пятьдесят пятого!
— Правда? Ты хорошо сохранилась, больше семидесяти не дашь. Кира! Чего ты испугалась? Я давно знаю, что ты раньше меня на свет появилась.
— Откуда?
— Видел твою курортную книжку.
— И молчал! — с упреком воскликнула я.
— Как показывает твоя реакция, правильно делал. Уголовное преследование за совращение малолетних тебе не грозит. Чего ты кипятишься? Какая разница?
— В шесть лет разница, мальчишка! Растолстел и обманул меня! Я уже в школу пошла, когда ты с пустышкой в колыбели лежал! Я замуж вышла, а ты еще из рогатки стрелял! Я…
— Кира! — Он не дал мне договорить, заграбастал, мои слова потонули в его груди. — Мы расстаемся и говорим о какой-то ерунде. У меня сердце переворачивается. Кира! Я, кажется, люблю тебя!
И потом он совершил невероятное. Отстранил меня, открыл паспорт, вырвал из него страничку и разорвал пополам. Бросил на пол.
— Довольна? В следующем документе, добьюсь, будет стоять девятьсот пятый год рождения. Тебя устроит?
— Сумасшедший! — Я бросилась поднимать обрывки. — Тебе же лететь самолетом! Что ты наделал? Говори, что бандиты надругались, — суетилась я и на ходу придумывала версию. — Из банды Сайда, из Гагр.
— Скажи мне! — требовал Олег. — Хотя бы как я, через «кажется»… Ты любишь меня?
Динамик объявил, что посадка на мой самолет заканчивается.
— Кира? — настаивал Олег.
— Кажется! — выдавила я, поцеловала его в щеку и пошла к турникету.
На полпути остановилась и оглянулась. Олег подбежал ко мне и снова обнял.
— Все-таки не Надежда Хмара-Борщевская! — уговаривая то ли себя, то ли Олега, сказала я.
— Какая Борщевская?
— Жена Анненского. Она была старше его на четырнадцать лет.
— Иннокентий Анненский? — уточнил Олег. — Я плохо разбираюсь в поэзии. Но у Анненского есть потрясающее стихотворение про чувства после чувств.
И Олег продекламировал:
— Кира! — прервался он. — Извини! Какие-то стихи, когда мы расстаемся! У меня полнейший кавардак в мозгах!
— Если бы ты хотел сделать мне приятное и очень старался, все равно у тебя не получилось бы так ловко и точно! До свидания!
Это было мое любимое стихотворение Анненского. И пока я летела, голосом Олега в моей голове звучали не произнесенные им последние строки:
Мне казалось, я всегда понимала, что хотел сказать поэт. Ошибалась! Только сейчас почувствовала! Тому, что я переживала, действительно не было ни созвучья, ни сравнения.
Меня встречали Лика и Лешка. У обоих — темные круги под глазами. Перетрудились.
— Вы прекрасно выглядите, Кира Анатольевна! — сказала Лика.
— А под глазами синяки, — галантно вставил Лешка.
— На себя посмотри! — парировала я.
Сын не догадывался, насколько мы с ним похожи. Одна кровь.
Отец ребенка 2
Из санатория Олег звонил каждый день. Приехал в Москву, и мы встретились только через две недели.
Люба однажды сказала: «Все русские мужики делятся на два класса: алкоголиков и трудоголиков. Лучше бы Антон пил!»
Олег тоже относился к разновидности трудоголиков. Он закончил Бауманское училище, ныне именуемое университетом, по специальности… точно не помню, что-то вроде инженер ракетостроения. Но в сути его занятий я разбиралась, все-таки окончила химфак. Олег специализировался на химическом фрезеровании. Его широко применяют. Например, в изготовлении уличных табличек для какой-нибудь навороченной фирмы.
На отполированном куске металла спиртовым лаком наносится текст, табличка погружается в кислотный травящий раствор. Там, где лак, травления не происходит, а все остальное уменьшается, как бы растворяется, буквы становятся выпуклыми. Олег, как я поняла, занимался не табличками, а облегчением веса ракет. После химической фрезеровки их корпус должен быть похожим на вафлю. Жесткость сохраняется, а масса значительно уменьшается.
Желая продемонстрировать свои знания, я с умным видом спросила Олега (когда он рассказывал о своей специальности):
— Латунь, очевидно, травят в растворе азотной кислоты. Медь — в хлорном железе. Цинк — в спиртовом растворе соляной кислоты. А из чего делают корпуса ракет?
— Из разных материалов, — ушел от ответа Олег.
Хранил секреты! Перевел разговор на свою вторую работу — эксперта Росвооружения, которая связана с частыми командировками.
Олег не был богат. Как и я, относился к пресловутому, нарождающемуся в муках, среднему классу. Мы зарабатываем неплохо, но все тратим и проедаем. Случись завтра кризис — покатимся под гору, потому что накоплений — пшик.
Итак, трудоголик, вечно в трудах и разъездах.
Из-за травмы ноги и ее лечения дела запущены, света белого не видит. Звучит правдоподобно.
Только неправда! Трудоголик: слесарь, пекарь или инженер-ракетчик — один черт, если влюбляется, точнее, по-настоящему любит, ведет себя как простой смертный и не держит любимую на голодном пайке редких встреч. Умом я это понимала. Я слыву умной женщиной. Неоправданно! Потому что доводы рассудка заглушаю пустыми надеждами.
Олег правильно сказал, что он не по части интрижек на стороне. К сожалению! Он не умел
