— Кто вас просил ко мне подходить? — обреченно спросила Лика.
— А что мне было делать? — с вызовом ответил Лешка. — Смотреть, как вы погибаете?
— Прислать какую-нибудь женщину!
— А спасатель мужского пола вас не устраивает? Какие привередливые утопленники пошли!
— Купальник, — прошептала светло-красная от смущения Лика.
— Плавает на дне бассейна, — успокоил Лешка.
— Висит в душе.
— А как он туда переполз?
— У вас с головой проблемы? — спросила Лика прорезавшимся голосом.
— Не такие, как у вас, но тоже имеются. Послушайте, девушка! Поскольку вы не проявляете естественной благодарности спасителю, значит, не оставили мыслей о самоубийстве. Суицидальностью кто занимается? Правильно! Психиатры. Вот их сейчас я и вызову.
— Не надо психиатров! — испугалась Лика. — Я же вам простым русским языком объясняю. Я задумалась, со мной бывает. Забыла надеть верх купальника. Когда обнаружила, что я… что его нет… а тут вы… хотела на дне отсидеться… лучше не жить.
— Из-за купальника? — уточнил Лешка. — Вернее, его отсутствия?
Лика кивнула и закусила губу, собираясь плакать.
— Ну, вы даете! — развеселился Лешка, хотя на самом деле струхнул, что девушка зайдется в рыданиях. — Да у нас тут это привычное дело! И мужики и бабы, извиняюсь, женщины регулярно под нудистов косят. А недавно детсадовская группа была полностью без плавок. Кстати, вы задумывались, почему скульпторы голых мальчиков изображали, а девочек — нет? Ну, помните, статуя писающего мальчика в Стокгольме или в Амстердаме?
Ни там, ни там Лешка не был, зубы заговаривал, отвлекал. Не дожидаясь ответа, он тараторил:
— Как вы себе представляете скульптуру писающей девочки? А чего вам, простите, стыдиться? Где у вас уродство и недостатки? Вам гордиться своим телом надо. А стыдиться люди должны собственной глупости и невежества.
(В этом месте, когда мне Лешка рассказывал, Лика прокомментировала: «Сначала он не замечал, что я голая, а потом, оказалось, рассмотрел и оценку поставил».)
— Если вы такой добрый, — попросила Лика, — принесите мне, пожалуйста, купальник из душа.
— Легко! — согласился Лешка. — Только вы слово дайте, что обратно в корыто не броситесь топиться! У вас мама есть? Отлично? Поклянитесь своей мамой и моей заодно. Если с моей мамой что- нибудь случится, — пригрозил он, — я вас на том свете найду!
И он пошел прямо в женский душ. Просто пошел — как в мужской. То ли спасенная Лика уже произвела на него неизгладимое впечатление, то ли заразила своей забывчивостью.
Нагие женщины в душе не верещали, когда Лешка заглядывал в кабинки в поисках купальника. Женщины онемели от деловой наглости инструктора-спасателя, который кивал на купальники и спрашивал: ваш или чужой?
Лешка не отпустил Лику домой. Она плавала под его присмотром до конца смены. «Пупырышками покрылась, — гордо вспоминал Лешка, — но покорно плавала. Так я ей понравился!»
А дальше у них было как водится. Свидания, прогулки, кафе, поцелуи в парадном, свадьба.
Тот случай в бассейне хорошенько потряс Лику, и она почти перестала впадать в забытье, контролировала себя. Но когда забеременела, когда мы пережили естественное «конечно, рано, но все равно отлично!», когда Лика стала на путь подготовки себя к материнству, припадки возобновились.
Когда они случались дома — полбеды. Не жалко ведь нам дюжины яиц или десятикилограммовой пачки стирального порошка, который она засыпала в машину. Мы пол по колено в пене помоем и машину отремонтируем. Но ведь случись большой привет на улице, Лика под автобус может попасть! И мы стали бояться перекрестков, как злейших врагов. Отсюда — постоянный контроль по мобильному телефону и регулярные напоминания о правилах уличного движения.
Я шла к метро и невольно присматривалась к детям, спешащим в школу. Как хорошо стали одевать малышей! Яркие курточки, смешные трикотажные шапки с помпонами, веселые рюкзачки за плечами. А мордахи такие же, как были у наших детей, которых мы наряжали, выкручивая свою фантазию, скромненько и модненько.
Вот пацаненок точно не сделал домашнее задание. Шевелит губами — придумывает «правдивое» объяснение для учительницы. А девочка наверняка отличница, ноздри трепещут — репетирует свой ответ у доски. Этот не выспался, бедняга, а тот несет в рюкзаке «бомбу» — живую лягушку, пластикового, но очень натурального ужа или просто рогатку.
У ограды детского сада я затормозила и понаблюдала давно забытую сцену. Два карапуза выясняют отношения. Слов не слышно, но повод для разбирательства, конечно, важный. Например, вчера состоялся обмен фонарика на водный пистолет.
Сегодня первый хозяин фонарика хочет его обратно, потому что пистолет сломался. Конфликт! Словесные аргументы кончились, первый бьет второго. Драться по-настоящему он еще не умеет — наотмашь машет кулачком. Только бы воспитательница не подоспела, досмотреть хочется. Второму не больно, удар принимает толстая куртка на пуху, но после секундной паузы он начинает громко плакать. Первый смотрит на него внимательно, набирает сколько можно воздуха в легкие и тоже начинает орать. К ним спешит воспитательница…
Умные детки! Оба все сделали правильно. Первый сообразил, что у внезапно нападающего есть преимущество и надо применять другое оружие.
Второй уже усвоил: кто громче орет, тот и обиженный, его не накажут.
Еду в метро и думаю о том, как странно (с сегодняшнего дня) я стала воспринимать детей. Старый опыт, точно старая закваска в опаре, потихоньку начинает процесс ферментации: набухания и разрастания теста. Во мне набухает сознание того, что я могу воспитать очень достойного человечка или двух, считая внука. У меня есть опыт, есть терпение, отсутствуют эгоистические интересы по устройству карьеры и личной женской судьбы, я готова отдать детям остаток жизни. Готова физически и морально.
«Твой опыт ничего не стоит, — возражает внутренний голос-скептик. — Если бы родители накапливали позитивный опыт в воспитании детей, то в многодетных семьях последыши становились бы гениями или святыми пророками. Насчет моральной и физической готовности к подвигу — напыщенная фраза. Нас, женщин, сладким не корми — дай пафосу!»
— Выходите на следующей? — Меня толкают в плечо.
— А какая следующая? — спрашиваю я, уподобляясь своей рассеянной невестке.
До работы еще пять минут пешком. Трачу их опять-таки на размышления о детях. Мне вообще не хочется ни о чем и ни о ком думать, кроме детей.
Маленький ребенок — это вселенная, облако, в центре которого ты вращаешься. С годами вселенная-облако уменьшается и концентрируется, превращаясь в яркую самостоятельную звезду. Мой Лешка — это уже звезда. Потери облака или звезды страшны. У меня есть знакомые, которые потеряли маленьких детей, и другие, потерявшие больших. В первом случае была нелепость, во втором — война в Чечне. Смерть маленького ребенка — как потеря кислорода в воздухе. Гибель взрослого сына — как перечеркивание твоей жизни, отказ в бессмертии. И то и другое невыносимо больно, но переживаемо. Будь наоборот, было бы легче…
Почему я о смерти? Ведь я рожать настроилась?
Потому что мне уже за него страшно! Вдруг под машину попадет? Возьмет от Лики способность отключаться и зашагает на красный свет…
Минуточку! Ликиных генов во мне нет и быть не может. Есть наследственность совершенно другого человека. О! Как я гоню мысли о нем! А они лезут и лезут, как белые корешки из лука-порея.
Живучие, подлецы! Я их оборву, а они опять лезут.
Против личности отца ребенка в качестве генофонда я ничего не имею. Против свиданий с ним — имею, но не могу противиться. Бегу по свистку, то есть по звонку. И с ужасом представляю ситуацию, когда я — женщина, которой через два года пятьдесят стукнет, — говорю мужчине, на шесть лет меня моложе,
