последовать два удара, если нет, то…, но быстро передумав, просил не звонить, решил, что придет сам и все узнает. После окончания операции Илья с Машей побежали за отцом в лес, нашли его бледным и испуганным. Едва переводя дыхание, они объявили радостную весть: операция прошла благополучно. Муж вздохнул с облегчением. За это время он так устал, так перенервничал! Он пришел к жене, когда она очнулась от наркоза, и Софья стала говорить ему, как это ужасно, когда человеку не дают спокойно умереть. Муж пришел в ужас, увидев жену с разрезанным животом, привязанную к кровати, без подушки под головой, стонавшую гораздо сильнее, чем до операции. Лёвочка назвал происходящее пыткой. Спустя несколько дней, когда здоровье Софьи пришло в норму, он успокоился и прекратил нападать на докторов. После операции врачи стали разъезжаться, но оставался Снегирев, приехала сиделка, а Софья все еще кричала от боли, жаловалась на то, что после операции ей вовсе не лучше, что ей не всю опухоль удалили, что?то оставили. Тем не менее по прошествии трех недель она в первый раз присела на кушетку в зале. Профессор Снегирев стал уговаривать ее уехать в Гагру. Лёвочка тоже считал, что такая поездка пойдет ей на пользу. Он собирался и сам ради жены поехать на Кавказ. Но Софья считала, что поправится, потому что верит в свои силы и душа вновь вошла в ее плоть. Софья всегда боялась осени, особенно удручающе действовал на нее ноябрь. Всюду грязь непролазная, сырость и кромешная тьма. Лучшее время для ее болезней. Осень не обошла стороной и дочь Машу. Она сильно простудилась, заболела воспалением легких. У нее появились страшные боли в боку, кашель, ей становилось все хуже и хуже, она почти не могла дышать. Маша скончалась 26 ноября 1906 года в час ночи на руках у отца. Ей было всего 36 лет. Лёвочка считал, что четверть часа, проведенные им у постели умиравшей дочери, были самыми важными в его жизни. Но Софью очень волновало ее собственное здоровье.
Со временем она поправилась, и всё вернулось на круги своя. Теперь снова в доме была пропасть народа, своих и гостей, все нарядные, ели, пили, что?то требовали. Софья тоже была нарядно одета, в шелковой шикарной коричневой накидке, отороченной дорогим мехом, с черной маленькой кружевной наколкой на голове и лорнеткой в руке. Ей казалось, что она красива. Она приветливо со всеми общалась, прищуривая близорукие глаза.
Обычно все собирались на площадке перед домом под вязами, обедали, отведывая по десять разных кушаний. Непременно подавалось мороженое. На столе было серебро, а обслуживали гостей вымуштрованные лакеи. После таких застолий у Лёвочки порой побаливал желудок, он с болью взирал на подобную праздность, но чаще, махнув на это рукой, продолжал вести обычную жизнь с поездками по окрестным местам верхом на любимом Делире. Временами, глядя на нарочитую мужнину дистанцированность от семьи, Софья тоже хотела выкинуть какое?нибудь коленце и хоть в чем?то выразить ему свое несогласие. Например, у нее вызывал резкое возражение проект Генри Джорджа, реализация которого не позволила бы ее детям, до сих пор жившим на доходы от земельной собственности, пользоваться ею. Муж, в свою очередь, зачитывал ей письма своих корреспондентов, негативно настроенных по отношению к помещичьей собственности, давая понять своим сыновьям, что так жить нельзя. Те же в ответ демонстративно вставали из-за стола и выходили из зала. А иногда вступали в спор, чтобы позлить отца, оправдывали смертную казнь, задевая его за живое. Такие споры заканчивались хлопаньем дверями. Софью все это раздражало, она кричала на сыновей, бранила их за непочтительное отношение к отцу.
Она понимала, что необходимо как?то защитить усадьбу от грабежей. Крестьяне все чаще стали без спроса заглядывать в ее владения, чтобы рубить деревья для своих надобностей. Бабы постоянно крали капусту, хворост, унося его огромными вязанками, траву для корма скота, набивая ею здоровенные мешки. Нужно было принимать официальные меры. Ясная Поляна нуждалась в охране.
По совету Андрюши Софья попросила тульского губернатора Арцимовича прислать в усадьбу стражников, которые смогли бы «отобрать у крестьян револьверы и ружья и напугать их». После этого маховик власти заработал, в деревне начались обыски, троих человек арестовали, подозрительных обыскивали, беспаспортных ставили на особый учет. Наступил конец беззаконию. Софья наняла стражника — черкеса Ахмета, который был особенно бдительным защитником господских интересов. Конечно, муж умолял ее, чтобы она убрала черкеса из усадьбы, ведь страшно было смотреть на то, как он тянул за собой на веревке старика, больного грыжей, едва волочившего ноги. Но Софья стояла на своем, становилась все более властной, любила отдавать приказания, бранить за плохо исполненную работу, хотела, чтобы все было под ее контролем, в том числе кабинет и спальня Лёвочки. Он больше не мог работать в своем кабинете запершись, не мог даже на ночь закрыть дверь своей спальни. Она должна была знать, что делал ее муж, с кем разговаривал. Поэтому Софья сняла даже шторы с его окон, чтобы, стоя на балконе, видеть, что происходило в его комнатах. Она не находила себе покоя ни днем ни ночью, желала знать, что он написал за последнее время в своих дневниках, где хранил свою маленькую тетрадочку, интимный дневник для одного себя, который он днем засовывал в голенище сапога, а на ночь куда?то прятал.
Лёвочка все это видел и из?за этого мучился, терял силы, а его сердце, с которым он всех мог пережить, как говорил доктор Никитин, теперь стало плохо работать. А каково было ей?! Софья постоянно находилась в заботах, то должна была сменить приказчика, то собрать деньги с крестьян за покос на Калиновом лугу. Тряслась за каждую копейку. За покос она собрала 1400 рублей, а за сад выручила 1200. Она была очень рада этим денежным сборам, потому что планировала все полученные деньги направить на содержание усадьбы. В этом случае ей бы не пришлось искать дополнительные средства. Еще прибавилось почти полторы тысячи рублей за аренду земли. И эти, вырученные ею деньги, должны были пойти на ремонт флигеля и плотины Нижнего пруда. Еще она вспомнила об уплате 400 рублей поденным, учла и эту сумму в своих незамысловатых подсчетах.
Тем временем ее схватка с расхитителями усадебного добра продолжалась — обокрали пустующий, нежилой флигель, в котором хранился разный домашний скарб: матрасы, гардины, лампы, потом своровали мед из ульев, срубили больше сотни прекрасных дубов, чтобы продать в Туле. Разумеется, Софья не могла не отреагировать на эти ужасные проделки грумантских и яснополянских крестьян. Весь свой праведный гнев она направила на бездельников — стражников, под носом которых происходили кражи. Лёвочка советовал отпустить стражников, от которых нет никакого толка, а один только срам.
Жизнь шла к роковому финалу, и противостоять этому было невозможно. Как и прежде, муж совершал верховые прогулки, наслаждался домашним комфортом, любил вкусную еду, мягкую постель. Софья была очень рада, что дочь Таня поселилась теперь во флигеле со своей маленькой Танечкой. Миша Сухотин в это время жил за границей со своими больными сыновьями. Из детей с родителями проживал еще Андрюша, который развелся со своей первой женой. Младшая дочь Саша была увлечена музыкой. Частенько наведывался и старший сын Сергей.
У Софьи, как всегда, было немало забот, связанных с хранением Лёвочкиных рукописей. Ее беспокоил этот вопрос, ведь она заплатила 50 тысяч рублей и не желала, чтобы кто?то, кроме нее, имел к ним доступ. Поэтому она сдала их от греха подальше в Исторический музей, присовокупив к ним еще и часть своего архива, а также письменный стол с принадлежностями. В будущем она намеревалась отдать все рукописи и вещи, чтобы спасти их от возможного бестолкового расхищения детьми и внуками. Теперь Софье приходилось частенько просиживать в музее, разбираясь в бумагах мужа, порой целыми днями. В этой кропотливой работе ей помогал Павел Иванович Бирюков, готовивший в это время свои материалы для биографии Толстого. Еще она составляла каталог их огромной библиотеки, шила, переписывала свои письма, играла на рояле и занималась живописью, забывая в это время о денежных счетах, хозяйстве, неприятностях с прислугой и т. п.
Софья любила писать на пленэре пейзажи, цветы, изучала по книгам перспективу, снова бралась за кисть и писала дочь Сашу, потом стала копировать пейзажи Похитонова, переписывалась с Екатериной Федоровной Юнге, троюродной сестрой Лёвочки, талантливой художницей. Любую свободную минуту она использовала, чтобы взяться за кисть, предаться любимому занятию и таким образом забыть о перенесенной операции, о страданиях, с ней связанных. Теперь она уже могла «бегать» по выставкам, наслаждаться полотнами Борисова- Мусатова и Нестерова, ужасаться увлечению русских художников декадентством и переживать за дочь Таню, из?за того, что та так и не стала профессиональным художником, ведь многие пророчили ей успех на этом поприще. Но еще больше Софья досадовала на то, что сама не смогла стать художницей, хотя мечтала об этом.
Общение с живописцами, приезжавшими в Ясную Поляну, приносило ей истинное наслаждение. Так, Похитонов, гостивший у них в доме, делился с ней тайнами своего мастерства, демонстрируя только что
