Для Розанова Христос есть дух небытия, а христианство — религия смерти, апология сладости смерти. И вот религия рождения и жизни, проповедуемая Розановым, объявила непримиримую войну Иисусу сладчайшему, основателю религии смерти. Религия Христа лишь одно признавала прекрасным — умирание и смерть, печаль и страдание.
Горячо полемизировал с этими мыслями Розанова Н. А. Бердяев, так изложивший их суть:
«У Бога есть дитя — Христос и дитя — мир. Розанов видит непримиримую вражду этих двух детей Божьих. Для кого сладок Иисус, для того мир делается горек. В Христе мир прогорк. Те, что полюбили Иисуса, потеряли вкус к миру, все плоды его стали горькими от сладости Иисуса…
Нужно выбирать между Иисусом и миром, между двумя детьми Божьими. Нельзя соединить Иисуса с миром, нельзя разом их любить, нельзя чувствовать сладость Иисуса и сладость мира»[677].
При этом Бердяев отмечает, что розановская постановка вопроса производит очень сильное впечатление, все возражения со стороны апологетов христианства представляются «жалкими и слабыми». Однако он считает ложной исходную точку Розанова о противостоянии Христа и мира. Так спор между Розановым и Бердяевым свелся к оспариванию исходной позиции, которая для Розанова была аксиоматична.
Постоянно в «Апокалипсисе нашего времени» тема Христа и мира превратилась в открытый и безоговорочный бунт против христианства, которое Розанов винил в революции, но провал которого не означал еще гибели второго Божьего дитя — мира.
Понимание вопросов жизни, философии, религии, искусства, литературы зиждется у Розанова на центральной проблеме всего его творчества — семье и поле. Если Бог утверждает пол, оплодотворение, рождение (Ветхий Завет), то Розанов с Богом; если Христос за аскезу против пола и плотской любви (Новый Завет), то Розанов против такого Бога. Пол это и есть Бог, святое и чистое в человеческой жизни.
Автор вышедшей в Париже книги об «Опавших листьях» А. Д. Синявский пишет: «Бунт Розанова против Бога — это одновременно бунт с Богом и во имя Божие против чего-то, с его точки зрения, чуждого Богу… Розанов дошел до того, что ставил Богу вопрос, как бы ультиматум: либо я, Розанов, либо Христос — с твердой уверенностью, что Бог выберет именно его, Розанова. Это возможно, конечно, только потому, что внутренне, психологически для Розанова Бог неотделим от него и Бог никогда его не оставит, что бы он ни сделал, даже если он, Розанов, вступит на путь богоборчества»[678] .
Отрицая Христа и Евангелие, Розанов любил русское духовенство, простых и добрых людей русской церкви, как его друг новгородский протоиерей Александр Устьинский, с которым он переписывался многие годы. Антицерковность уживалась у него с тягой к бытовому православию, как христианство уживалось с антихристианством.
Зинаида Гиппиус в своих воспоминаниях писала о розановском понимании Христа и мира: «Христос — Он свой, родной, близкий. И для Розанова было так, точно вот этот, живой, любимый, его чем-то ужасно и несправедливо обидел, что-то отнял у него и у всех людей, и это что-то — весь мир, его светлость и теплость. Выгнал из дома в стужу»[679].
В отличие от фрейдизма, сводящего интеллектуальную деятельность к функции пола, к сублимации половой энергии, Розанов видел истоки жизни в поле. Бог создал пол как незавершенность своего творения. В соединении полов осуществляется то окончательное творение, которое Бог оставил человеку: «Как бы Бог хотел сотворить
Ближайшим результатом «богоборчества» Розанова стало предложение епископа Саратовского Гермогена о предании «явного еретика» Розанова церковному отлучению (анафеме). 27 февраля 1911 года в рапорте Синоду Гермоген писал: «У нас в Саратове в книжных магазинах „Нового времени“ стали теперь продавать брошюру В. Розанова „Русская церковь. Дух. Судьба. Ничтожество и очарование“. Брошюра анонсируется заманчивым объявлением — „Освобождена от ареста по решению С. Петербургской Судебной палаты“. Такого рода анонс привлекает к брошюре внимание со стороны общества»[680].
16 июня 1911 года тот же Гермоген направил Синоду доклад и о другой книге Розанова — «Люди лунного света», в которой автор, «воспевая гимны „священным блудницам“, проповедует разврат, превозносит культ Молоха и Астарты, осмеивает евангельское учение о высоте девства, восхваляет язычество с его культом фаллоса… извращает смысл монашества и клевещет на него и издевается над духовенством».
Требуя изъятия этих книг из обращения и отлучения автора от церкви с запрещением в дальнейшем его «антиморальной литературной деятельности», Гермоген, ссылаясь на Евангелие, предлагал «предать его сатане во измождение плоти…». Что под этим конкретно подразумевал епископ, остается неясным.
Дело с докладом Гермогена тянулось год за годом. Синод не спешил с отлучением Розанова, памятуя, очевидно, неудачу с отлучением Льва Толстого. В сентябре 1914 года Синод вновь рассматривал рапорт и доклад к тому времени уже бывшего Саратовского епископа Гермогена, но окончательного решения не принял.
Наступил 1917 год. В июне Синод снова обратился к рапорту и докладу Гермогена, требовавшего «пресечение возможности широкого распространения этих книг», хотя тиражи были давно распроданы. При наступившем бессилии судебной власти приводить в исполнение свои решения Синод счел за благо закрыть это дело, сославшись на постановление Временного правительства о свободе печати и «воспрещения применения к ней мер административного воздействия»[681]. Так Временное правительство прекратило судебные преследования Розанова.
После выхода «Темного лика» Розанов в одном из писем Горькому летом 1911 года высказал свое двойственное, «несовместимо единое» отношение к церкви, с которой он «воюет всю жизнь». Она «ненавидима и ненавистна», а с другой стороны — «единственное почти теперь интересное на земле»: «Я вот „век борюсь“ с церковью, „век учусь“ у церкви; проклинаю — а вместе
Горький ставил Розанова как мыслителя в один ряд с Достоевским и Толстым, а о его богоборчестве писал: «Особенно теплеет, когда В. Розанов в последних своих книгах: „Темный лик“, „Люди лунного света“, „Русская церковь“ — убедительнейше доказывает, что наше христианство — нехорошо и душевредно»[683].
Философ и историк русской философии В. В. Зеньковский пишет по поводу «богоборческих» мотивов у Розанова: «Было бы неверно видеть в Розанове человека, забывающего Бога ради мира; его упования и искания он так глубоко держит в себе, что его религиозное сознание деформируется, меняется для того, чтобы не дать погибнуть ничему ценному в мире. В споре мира с Богом Розанов (как и Леонтьев) остается в плоскости религиозной, — но если Леонтьев ради Божией правды, как он ее понимал, готов отвернуться от мира, „подморозить“ его, то Розанов, наоборот, ради правды мира отвергает христианство за его „неспособность“, как он думает, принять в себя эту правду мира» [684].
Претендуя на то, что он «сломал Евангелие… И никто не соберет от него осколков»[685], Розанов и тему наиболее спорной своей книги «В темных религиозных лучах» так выразил в одной из позднейших записей: «Смех — язычество, слезы — христианство». Но в то же время постоянно сомневался, колебался: ведь высшие, «достигшие» христиане — в вечной улыбке. Дионисийское, родовое, семейное начало, а с другой стороны — аскетически- монашеское, христианское. На такой антиномии, на этих «темных лучах» и построена книга.
Автор не приемлет скопческое монашество, церковно-историческое монашество, как и превратившееся в доктрину христианство. В храме он скучает, но «около церковных стен», то есть в храме природы, он восторженно молится, любит троицкие березки, белую рубашечку при крещении, но враждебен религиозной догматике. Священник в рясе — его оппонент, но тот же священник как семьянин — его друг.
