властной вертикали.
Академик Пивоваров рассказывал, что, прочитав впервые ельцинскую конституцию, которую принимали взамен отжившей свое советской, он поразился ее схожести с первой конституцией 1809 года, проект которой написал Михаил Сперанский. Конституция Сперанского принята не была, но на ее основе была разработана и принята в 1906 году первая российская конституция, дарованная народам России Николаем II. А после революции и отречения царя начали спешно готовить для утверждения Учредительным собранием другую конституцию — демократическую, но очень похожую на монархическую.
— Та конституция была такой же, как у Сперанского, — говорил Пивоваров, — только вместо монарха туда был вписан президент. О ельцинской же конституции 1993 года по какому-то ослепительному незнанию своей истории многие юристы говорят, что она якобы списана с американской или с французской. Полная ерунда, ельцинская конституция — практически тот же самый документ, который готовили к Учредительному собранию 1918 года. И там прописано, что вместо «наследственного» царя мы получаем президента. То есть получается «выборное самодержавие» — мы с вами идем и выбираем царя… Так и вышло. Борис Ельцин 31 декабря 1999 года отрекся от власти. А перед этим сказал, что передает власть преемнику. Тогда Владимира Владимировича Путина никто не знал, таких, как он, было много. Но 20 марта были выборы, и на них Путин получил 67 % голосов. Вновь сработал принцип «центричности власти», вновь стало понятно, что Россия не может без одного вождя… А что сделал Владимир Путин? В августе 2004 года он встречался в здании МГУ со своими доверенными лицами. И сказал: «Я обязуюсь вырастить обществу наследника». Любая европейская конституция предполагает разделение власти на три ветви: исполнительную, законодательную и судебную, согласно идее Монтескье. И в России тоже есть разделение власти. Но «изюминкой» конституции Сперанского стало то, что одна власть не вписывается в систему разделения. Она над ней — это царская власть. Несмотря на то, что существует разделение властей, царская власть ничем не ограничена. Так было в Конституции 1906 года, так было и в Конституции, подготовленной юристами Временного правительства к Учредительному собранию. И так же Сергей Алексеев, член-корреспондент РАН из Екатеринбурга, и Сергей Шахрай (он был вице-премьером в правительстве Ельцина) — два юриста, два доктора юридических наук — написали «Конституцию Ельцина». Я спросил потом у Шахрая, читал ли он конституцию Сперанского. Он ответил, что нет. Все получилось само собой. Как продолжение русской традиции… Даже партийная система у нас имеет иное наполнение, нежели на Западе. Идея создания партии нового типа, которая сосредоточит в своих руках всю власть, принадлежит Ленину, он писал об этом в работе начала XX века «Что делать?». Но одновременно с созданием первой Государственной Думы генерал Трепов выдвигает идею создания партии власти, которая включала бы элиту, богатых людей и владельцев средств массовой информации, — чтобы Дума была управляемой. И сейчас мы снова имеем в Думе партию власти. Ничего подобного нет ни в одной стране мира…
Отдав должное наблюдательности академика Пивоварова, приведу небольшой отрывочек из воспоминаний Анатолия Черняева, помощника М. С. Горбачева. Думаю, он будет к месту:
«Вчера в 10.00, будучи на работе, смотрел по ТВ коронацию Ельцина. Это не просто новая власть, даже не только новая государственная структура. Это смена системы… В речи актера и депутата Басилашвили, написанной «лейтенантами» Ельцина, есть Владимир Святой-Креститель, есть Сергий Радонежский, есть Петр Великий и Екатерина II — создатели Российского государства… М. С. решил выступить после гимна («Славься, наш русский царь»), колокольного звона и заключительной речи Ельцина».
Ну, а теперь, после этого небольшого, но полезного экскурса в новейшую историю, вернемся снова в Древнюю Русь. Сложившийся еще при татарах бюрократический аппарат для взимания дани, который теперь действовал в интересах собственной верхушки, продолжил линию на закрепощение населения — и не только крестьян, но и дворян. Какое-то время у них еще сохранялась практика менять господина. Но эта практика все более и более становилась теорией. Московские князья стали препятствовать свободному переходу служилого люда еще до Куликовской битвы. Их потомки еще больше закрутили гайки, начав выстраивать систему круговой поруки, когда при поступлении на княжескую службу дворянин не просто присягал новому хозяину, но и целовал крест, обещая не покидать его. А окружающие его служивые люди подписывали поручение за нового члена «семьи», причем, как отмечают историки, «число поручителей иногда заходило за сотню». Таким образом, при «предательстве» одного страдали все. Формально право уйти со службы у боярина было, в договоре оно прописывалось, но поскольку издревле на Руси жили не по писаным договорам, а «по понятиям», де-факто дворянин тоже оказывался «крепостным».
Расширение Московии совершенно выхолостило даже теоретическую возможность для дворян покинуть Главного. Какое-то время еще можно было утечь в Новгород или в Литву. Но потом и Новгород был испепелен, а переход на Запад стал считаться изменой, поскольку в 1386 году Литва приняла католичество. Кроме того, был установлен принцип обязательности государевой службы. Хочешь иметь «бизнес» в Московии — работай на государство, то есть на государя. Не хочешь — пеняй на себя…
Глава 5
Дутый всадник
Говорят, в кабинете у Путина висит портрет Петра I. Не удивлюсь, если так. Они чем-то похожи. Ну хотя бы тем, что оба из Санкт-Петербурга. Правда, один там родился, а другой этот город родил… Возможно, если бы Путин знал о Петре больше, он, разочаровавшись, снял бы его портрет со стены. В конце концов, чем Путин хуже Пушкина или, на худой конец, Льва Толстого? А те прошли именно такой путь — от обожания до резкого неприятия. Оба светила русской словесности безудержно славословили Петра, поддавшись настроениям школьной программы. Но когда они сами начали изучать документы той эпохи, чтобы написать книгу о великом реформаторе, настроение у обоих резко изменилось. Пушкин писал потом, что указы Петра писаны кнутом, а Толстой и вовсе называл его «осатанелым зверем» и «великим мерзавцем».
Петр I — один из главных мифов нашей истории. О нем снимают патриотические фильмы, его медный всадник гордо вздымает лошадь над Северной Пальмирой, а школьники заученно бубнят про «окно в Европу». Миф о великом реформаторе нам вбивают со школьной скамьи, и он так крепок, что выбить его оттуда — непростая задача. Но благородная…
Царь Петр из фильмов и учебников столь велик и прекрасен, что порой вместо номера к его имени приставляют «Великий». За пару дней до написания этих строк мне довелось побывать в одной военной академии, которая носит имя Петра. Полное название этого учреждения выглядит совершенно сюрреалистично: «Военная Орденов Ленина, Суворова и Октябрьской революции академия Ракетных войск стратегического назначения имени Петра Великого». Тут тебе и революция, и враг царизма Ленин, и царский сатрап Суворов, и царь по кличке Великий. В этом названии, как в маленьком осколке зеркала, отражается вся историческая шизофрения, царящая в голове современного россиянина. Впрочем, быть может, это никакая и не шизофрения, а норма для России, поскольку при всей внешней противоположности царей и революционеров, в них было нечто общее — самодержавность. Все они делали одно дело — толкали Россию подальше от цивилизации и свободы.
С детства мы приучены, что Петр I был очень прогрессивным царем. Он завел в отсталой Руси европейские порядки — иноземные одежды, курительные трубки, металлургические заводы, флот. Он реформировал армию, перестроив ее на иностранный лад. Он разбил шведов, взял Азов, сбрил боярам бороды, основал Петербург и вообще дал тормозной России мощный пинок под зад в сторону Европы. При этом сам Петр однажды признался: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом». То есть отношение к Европе у него было как у современных диковатых мусульман, — они всеми силами стремятся эмигрировать в Европу, поскольку телесным естеством понимают: жить в Европе хорошо. Но умом они Европу ненавидят, стремясь превратить ее в привычный
