— пусть чайную откроет. Пусть нарежет колбаски, сырку, чего у нее там есть. Может, консервы хорошие имеются. И яичницу пусть готовится сделать на... — он как бы пересчитал гостей, — на трех человек.
— А на себя что же не заказываешь? — улыбнулся Перекресов.
— Я дома потом поем, — почему-то сконфузился Тишков.
«Бескудникова Клавдия, — подумал Сергей Варфоломеевич. — Может, это и есть сама Клавка. Откуда же она взялась? Ведь уезжала. Точно, уезжала. Давно я ее не видел».
— Тогда сделаем так, — предложил Тишков, обращаясь сразу ко всем. Пока там готовится, в чайной, пойдемте, я вам покажу, где мы сад намечаем. Кое-что уже посадили. Григорий Назарыч, наверно, видел...
— Я видел, — кивнул Григорий Назарович. — А гости, по-моему, устали. Хорошо бы им передохнуть.
— Ну что же, — согласился Тишков. — Можно и передохнуть. Но я думал так, — обратился он к Перекресову, — вы покушайте, а мы пока кое-какой народ соберем, хотя бы правление. Вы, может, нам речь скажете. Нам будет, знаешь, приятно.
— Какая там речь! — замахал руками Перекресов. — Мы слегка поедим и займемся делами. Посмотрим как следует ваши планы. Может, чего-нибудь вам посоветуем и у вас чему-нибудь поучимся.
— Ну, насмехаться-то бы, конечно, не надо! — укоризненно посмотрел на него Тишков. — Учиться у нас пока нечему. А вас послушать нам охота. Представителей у нас тут много перебывало. Но все указывают этак — в общем и целом. Тут сейчас у нас двое сидят. Один хорошо вчера вечером рассказывал насчет суеверий. Объяснял, до чего это глупо — верить, допустим, в религию. Это, конечно, очень полезно объяснять. Но народ задавал ему также вопросы по хозяйственной жизни, а он, этот представитель, сильно затрудняется. Хорошо бы завести разговор поближе к нашим делам...
— Вот мы такой разговор и постараемся завести, — пообещал Перекресов. Завтра уж заведем разговор, когда со всем познакомимся.
«Значит, мы сегодня не уедем, — с тоской подумал Сергей Варфоломеевич. — Напрасно я сапоги надел. Жарко в них. Слишком жарко».
— Ну, тогда отдыхайте пока, — как бы милостиво разрешил Тишков. — Я сам в чайную схожу. Может, Клавдия чего горячее сделает.
День все заметнее клонился к вечеру. Воздух чувствительно посвежел, опять подул легкий, зябкий ветерок.
Приезжие вернулись на площадь, где стояла их пролетка.
Сергей Варфоломеевич достал из-под сиденья свой плащ и, накинув его на плечи, уселся на бревна, лежавшие в стороне от входа в правление.
Тут он немного погодя не спеша разулся, пошевелил в прохладе пальцами ног, обмотал ступни портянками со свежих концов и снова натянул сапоги.
Ногам стало много покойнее, но на душе покоя не было.
К нему подошла большая лохматая собака с добрыми, грустными глазами, деловито обнюхала его, медленно помахала хвостом. Он хотел ее погладить. Протянул было руку, но заметил, что шерсть линяет, и, тихонько отпихнув ее ногой, сказал не сердито:
— Ступай-ка ты отсюда. Ступай.
Перекресов с Григорием Назаровичем стояли у пролетки и о чем-то неслышно беседовали. Но Сергею Варфоломеевичу думалось, что они беседуют обязательно о нем и оба сходятся в мнении, что он никудышный руководитель.
И еще показалось Сергею Варфоломеевичу, что Перекресов как будто подружился с Григорием Назаровичем. Вот Перекресов смеется. Что-то смешное рассказал ему агроном. И смеется Перекресов как-то уж очень громко. Сергею Варфоломеевичу думается, что так бы не должен смеяться секретарь обкома. Не солидно это, пожалуй.
Потом Перекресов и Григорий Назарович сели на бревна рядом с Сергеем Варфоломеевичем.
Отсюда было видно, как Тишков зашел в одну избу, затем в другую, пронес какой-то ящик и стал с ним подниматься на трехступенчатое крыльцо чайной.
За ним шла высокая красивая женщина. На ходу она надевала белый передник, завязывая за спиной широкие тесемки.
«Бескудникова Клавдия, — сразу узнал Сергей Варфоломеевич. — Она, точно, Клавка. — И стал думать: — Как же мы, занятно, с ней встретимся сейчас? Я человек женатый, и она, наверно, замужем. А может, она еще и незамужняя? Как бы там ни было, интересно ее повидать, вспомнить молодость».
И, все время печальный от неизъяснимых и не до конца осознанных огорчений сегодняшнего дня, Сергей Варфоломеевич вдруг душевно взбодрился и еще раз пожалел, что не приехал сюда раньше. Раньше бы он тут во всем разобрался сам и Клавдию бы повидал с глазу на глаз, без свидетелей.
«Все-таки молодость, — опять подумал он. — Всегда интересно, между прочим, ее вспомнить».
А Перекресов спросил Григория Назаровича, кивнув на Тишкова:
— Так что же у него вышло с братом?
— Тут целая история, — сказал агроном. — Тишков и мне не хотел рассказывать...
— Да, я тоже заметил, он чего-то, по-моему, скрывает, — присоединился к разговору и Сергей Варфоломеевич. — Хочет скрыть. Это заметно...
— Да ничего он не хочет скрыть, — будто обиделся за Тишкова Григорий Назарович. — Просто это его любимый старший брат. И ему неприятно, что так случилось.
А случилось, как объяснил Григорий Назарович, вот что. Брат Тишкова, Иван Егорович, стал немножко приворовывать, стал зимой таскать к себе в избу колхозные дрова.
В избе же у него жил Тихон Егорович, тогда еще не председатель колхоза, а просто инвалид. Тихон сказал, что это нехорошо, тем более он, Тихон, коммунист, и ему прискорбно смотреть, как его брат превращается в мазурика.
На что Иван сразу в сердцах заметил, что хотя Тихон и коммунист, но не отказывается, однако, лежать на теплой печи, протопленной ворованными дровами. «И к кому ты жаловаться на меня пойдешь? — спросил Иван. — К Федьке Бескудникову? Так он тоже ворует, хотя и состоит председателем».
Братья поссорились, но вскоре помирились.
Иван дал честное слово, что больше воровать не будет. Однако прошлой осенью, когда Тихона Егоровича уже выбрали председателем колхоза, стало известно, что кто-то продолжает тайно выдаивать колхозных коров. Оказалось, что это делает жена его брата и еще одна доярка — Питателева Татьяна.
Тихон Егорович поймал их ночью на месте преступления, и вместе с ними своего брата, который светил им фонарем «летучая мышь».
Брат Иван упал в ноги Тихону и стал упрашивать не шуметь, не затевать скандала, не губить его, и жену, и ее подругу, вдову Питателеву. Говорил плача, что это они в последний раз. И неужели Тихон теперь пойдет против родного брата, неужели у Тихона хватит совести?
«Хватит», — сказал Тихон Егорович и разбудил членов правления колхоза.
Тут же был составлен акт. Дело передали поутру в суд. И вот сейчас Иван Тишков с женой и ее подруга со дня на день ждут суда. А самому Тишкову Тихону Егоровичу очень жалко брата. Это в самом деле у него любимый брат.
— Вот, оказывается, как это выглядит, — повернулся к Сергею Варфоломеевичу Перекресов. — А ваш Терентьев, хотя и начальник районной милиции, но сильно напутал.
— Напутал, напутал, — поспешно согласился Сергей Варфоломеевич.
— И вообще я считаю, — сказал Григорий Назарович, — в районных организациях у нас не понимают Тишкова. Я уже это говорил Никитину...
— А мне что же ничего не говорил? — невольно упрекнул его Сергей Варфоломеевич.
— И вам говорил, — напомнил агроном. — Но вы ведь все отмахиваетесь. Вам он показался склочником.
