Избранное

тогда говорил так, что заслушаешься. Страшно становилось за него. Он-то и спросил меня про Кассандру: знаю ли я что-нибудь о ней. Я спросил в ответ, почему он интересуется именно Кассандрой. Ведь не такую уж важную роль играла она во всей той войне. И он сказал: «Это вот как в ясный безоблачный полдень — вдруг видишь вдали на равнине или посреди кустарников поднимающийся ввысь голубовато-серый столбик дыма. Наверху он бесследно тает в сиянии небес. А ты стоишь и удивляешься — что за невидимый огонь там может гореть».

Этой картины я не могу забыть. Может, она правдива, а может, и нет. Из таких вот картин и из того, чего наслушается там и сям человек, он складывает себе стройную легенду и в конце концов начинает думать, что так оно все и было. Иной раз уверует даже в то, что сам был при этом. Вот и я — как могу я сейчас, после стольких лет, точно сказать, что я слышал от отца, что от других, а что всего лишь вообразил себе?

Но вернемся к Кассандре. Большая часть моих сведений о ней идет не от отца, а от Пилада. Того Пилада, что был дружен с царем Орестом. Он ведь был несколькими годами старше Ореста и успел еще захватить конец войны. Совсем зеленым юношей он был приставлен к походной свите царя Агамемнона, для личных ему услуг. Поэтому он всегда был при нем — и в лагере, и в палатке — и много узнал такого, что не доходило до других. Надо, конечно, учитывать, что он был еще очень молод и многого не понимал. Так или иначе, в последние дни войны он познакомился с Кассандрой, тем более что и домой он отплывал вместе с Агамемноном и с ней на одном корабле. А позже бессильный чем-либо помочь — он присутствовал и при том, как этот могущественный царь и Кассандра вместе с ним были по прибытии умерщвлены Эгисфом. Говорят, что к убийству причастна была и царица. Может статься, предатель заморочил ей голову. У нас в Итаке тоже много чего бывало: не все ведь женщины такие, как моя мать. Лучше об этом не говорить. Подобные злодейства — всего лишь следствие столь долгой войны. Да оградит нас небо от таких бед.

С самим Орестом я не был знаком. Он повсюду слывет хорошим царем, и прошлого уже никто не поминает, но я думаю, мы с ним едва ли бы сошлись. Когда я в то время ездил по Греции, чтобы наладить связи с отдельными правителями — это было После того, как отец снова покинул нас и я заступил его место на троне в Итаке, — Ореста я в Микенах так и не повстречал. Они с Пиладом давно уже восстановили порядок в своей стране, но во время переворота, к сожалению, погибла и его мать. Орест после этого долго странствовал по свету, и никто не знал, где он. Царством в его отсутствие управлял Пилад.

С Пиладом нас сразу связала такая сердечная дружба, что я в нарушение всех своих планов целых три недели провел в Микенах. Из вечера в вечер сидели мы друг подле друга и говорили обо всем. О своем отце я тоже узнал от него много такого, чего не слыхал раньше. Сейчас Пилад уже совсем старик, ему далеко за восемьдесят. Время от времени мы через общих знакомых шлем друг другу приветы и маленькие подарки.

Так вот, в тот вечер, когда я случайно упомянул имя Кассандры, я был бы в крайнем затруднении, если бы мне пришлось отвечать на вопрос отца. К счастью, мать пришла мне на помощь и в свою очередь спросила:

— Она ведь к тому времени была не так уж и молода. Почему она, собственно, не вышла замуж?

— Троянских царевен было так много, попробуй пристрой всех, — с усмешкой ответил отец. И опять погрузился в молчание, будто и думать об этом забыл.

Мы с матерью переглянулись украдкой. По-моему, мы уже втайне порадовались, что все так хорошо обошлось, и я твердо решил про себя быть впредь осторожнее. Но отец вдруг снова поднял глаза и спросил мать:

— Поясни хоть ты мне, я мужчина, откуда мне знать: по каким причинам молоденькая девушка может отказать богу, если он хочет взять ее в жены?

— Богу? — переспросила мать, не сразу поняв, о чем идет речь.

— Ведь разве это не удивительно, не чудесно почувствовать себя избранницей? Как тут можно устоять?

— Если любишь другого…

— Ты так думаешь?

— Да.

— И даже если речь идет о Фебе? Тебе не кажется, что он затмевает все вокруг, когда человек встречается с ним? Что человек готов забыть все, что было прежде, и скорее умереть вместе с ним, чем жить воспоминаниями?

— Почем я знаю? — ответила мать и невольно оглянулась в сгустившемся сумраке залы. — Не пристало о таком говорить.

— Но вы же сами хотели узнать о Кассандре. Кстати говоря, никого другого она не любила. В том-то и загвоздка.

— А может, она не поверила, что это Он?

— Вот это возможно. Да. Молоденьким девушкам полагается блюсти себя и осторожничать. Не ровен час — нарвешься на мошенника. А все-таки в этом случае…

— Не пристало нам так любопытствовать… — снова попыталась мать прервать разговор.

— Это верно. Ни к чему нам допытываться о чувствах молодой девушки. Но все же Кассандра не сомневалась в том, что ее добивается именно Феб.

— Откуда тебе это знать, Одиссей? Разве ты говорил с ней?

— Да, в последний вечер перед нашим отплытием из Трои. В палатке Агамемнона. Я спросил ее об этом. Вопрос странный, я понимаю. Но в конце концов, я в отцы ей годился, и шла война, и она была нашей пленницей. Тут уж, знаешь, не до церемоний. И она даже мне ответила.

— А как она выглядела? — Я не мог удержаться от этого вопроса.

— Смотри-ка, парень-то оживился, — со смехом сказал отец, хотя матери, я видел, разговор был в тягость. — Раз ее полюбил Феб, ты можешь себе представить, что хорошо выглядела. Конечно, я не знаю, какой она была, когда повстречалась с ним. Может, это она уж после стала немножко диковатой и странной. Но ты успокойся, Телемах, тебе она все равно была бы не пара. Ты уж держись других, тех, что со светлой розовой кожей.

Хорошо, что я стоял в отдалении в полумраке — они не видели, как я покраснел. Мать тоже улыбнулась. Она радовалась, что отец был в таком хорошем настроении и шутил со мной.

Удивительней всего было то, что именно отец так интересовался историей с Фебом. Я ожидал всего чего угодно, только не этого. Об истории Феба и Кассандры я вообще тогда ничего не знал. Я-то надеялся, что отец просто расскажет, как получилось, что Кассандра была убита вместе с царем Агамемноном. Он же сам постоянно предупреждал, что надо держаться фактов и не докапываться до причин. Глядишь, никаких особых причин и не было, говорил он, и стоит покинуть сферу очевидного, как ты непременно упустишь нужный момент для действия. Ветер дует оттуда-то и оттуда-то, и потому я так-то и так-то ставлю паруса. Что толку, если я буду знать, почему ветер дует так, а не иначе? Если я вижу риф, я могу его обойти, пока глаза у меня открыты. А вот если я начну думать о невидимых рифах, я с места не сдвинусь. Надо быть уверенным, что, если встретится что-то необычное, ты с ним справишься. Больше ничего не надо.

А уж сколько необычного пришлось повидать отцу! Столько, что оно в свою очередь чуть ли не вошло у него в привычку. Он любил сравнения из морской жизни. Когда он что-нибудь такое говорил, казалось, что он расхаживает по палубе своего корабля и высматривает цепкими глазами водовороты и рифы. У него были короткие, чуть кривоватые ноги, и он не выворачивал носки наружу. Люди очень удивляются, когда я говорю им, что отец был низкоросл. Они полагают, что герой, участвовавший в Троянской войне, непременно должен быть высоким и стройным. А он был ростом ниже меня и скорее приземист. Только в плечах широк и могуч. При ходьбе он несколько наклонял голову, будто шел против ветра. Голова была сравнительно крупная, но и тут — как со всей его фигурой, — поскольку в песнях его называют умнейшим из людей, все думают, что у него был очень высокий лоб. А лоб у него был скорее низким, в бесчисленных складках, так что глаза будто укрывались под нависшим выступом. Не зря же отца называют еще и Терпеливым.

Что я, в сущности, знаю о нем? Что знаем мы о поколении наших отцов, проведших полжизни в войне под стенами Трои? Может быть, мы и счастливее их, но в то же время будто и мельче и несчастней. Может быть, они радуются тому, что мы живем в мире и достатке — им-то этого не было дано. А может