Ну а вы не стесняйтесь, кушайте!
Заварив чай и налив его в чашки, она уселась против него. Взяв чашку со стола, принялась дуть, чтобы чай остыл. Юноша глаз с нее не сводил и делал то, что делала она, очевидно считая, что так надо.
И руки у него красивые, заметила про себя Ханна. Этой самой рукой он ухватил меня за ногу. Должно быть, считает, что так положено. А впрочем, у них, может, так водится, он и в мыслях не держит ничего плохого. Мне бы сейчас аспирину. Но как бы его не всполошить, а то тоже попросит таблетку. У него-то, конечно, еще в жизни не болела голова. Хорошо бы выкурить сигарету. Но что он обо мне подумает? К тому же у меня их всего двадцать одна, впрочем, нет — пять я отдала рыбаку да две выкурила в дороге. Ну да все равно, выменяю их завтра утром на что-нибудь для него. Это куда важнее.
— Нам так или иначе придется переждать грозу, — встрепенулась она. Расскажите-ка лучше о себе. Откуда вы родом? То есть я хотела сказать, как там у вас дома?
Юноша внимательно посмотрел на нее, очевидно, стараясь вникнуть в смысл ее вопроса.
— Или хотя бы как вас зовут? — продолжала Ханна. — Должно же у вас быть имя!
Юноша покачал головой.
— Ну уж нет, этого быть не может. Или вы его скрываете? Хотите, чтоб я угадала?
В самом деле, как его могут звать? — задумалась Ханна, пытливо в него вглядываясь. Ни одно пришедшее ей на ум имя, казалось, ему не подходит, но тут подвернулось что-то вполне ее устраивающее, и не успела она сообщить ему свою догадку, как юноша радостно закивал.
Странно, подумала Ханна. А ведь я никого не знаю, кто бы так звался. Но иной раз думаю: вот хорошее имя, когда-нибудь может пригодиться. Ну да неважно, ему оно как нельзя лучше пристало. Кажется, его иначе и назвать нельзя. И она произнесла это имя, не шевеля губами, просто про себя.
Юноша даже покраснел от радостного волнения.
А вдруг… Ханна испугалась. У нее блеснула мысль, вдруг он утопленник, но она не посмела произнести это вслух. Но юноша со, видно, понял, так как затряс головой.
— Должно быть, это глупо с моей стороны, — поспешила она оправдаться. Но не сердитесь! В этом нет ничего обидного. У меня был знакомый, второй инженер на судне. Когда наши напали на Норвегию, его судно пошло ко дну. Мне он, собственно, никто — это был друг моей приятельницы. Когда она мне про него рассказала, я еще подумала: каково-то им живется там, на морском дне!
Ханне, в сущности, хотелось отвлечь его от тяжелых мыслей, но, к великому ее смущению, эта тема ее не отпускала.
— Там, конечно, те же муки, — продолжала она, — и ничего нет хорошего. Но не стоит про это! Меня зовут Ханна. Можете так называть меня, если хотите.
Юноша лукаво усмехнулся — дескать, его не проведешь. Уж не вообразил ли, что она его обманывает?
— Нет, правда, меня так зовут, — настаивала Ханна. — У меня с собой удостоверение личности — хотите, покажу. Мне и самой не очень-то нравится мое имя, но уж я тут совершенно ни при чем. Просто дедушку звали Иоганн.
Однако юношу, очевидно, нелегко было переубедить.
— А какое, по-вашему, имя мне бы больше подошло? — спросила Ханна и с интересом поглядела на гостя.
Вот уж излишний вопрос, казалось, подумал юноша, он что-то долго медлил с ответом. Хотя он слегка приоткрыл рот, но не произнес ни звука. Губы его дважды сомкнулись, но потом: рот так и остался полуоткрыт. Ханну это окончательно смутило. Знать бы, что он обо мне думает. Не хотелось бы разочаровывать его. Ведь он полностью мне доверился. Она растерянно отвернулась и тут же нашла предлог. Она встала за печеньем.
— Совсем из головы вон! Оно из Швеции, попробуйте, такого печенья у нас давно не видали. Это подарок ко дню рождения. Я, собственно, хотела его приберечь на всякий случай, но сейчас это уже не важно. Кушайте на здоровье…
И Ханна заходила по комнате в поисках, чем бы заняться. Ей вдруг расхотелось смотреть на гостя. Но затем она снова села и сказала:
— Теперь-то уж я знаю, кто вы. Глупо, что сразу не догадалась. Нет, нет, никуда я не убегу. И не думайте, что я вас боюсь. Чего мне бояться! Может, я как раз для того сюда и приехала. Значит, так надо было, чтоб мы встретились в воде. Только я не сразу вас признала.
Юноша удивленно на нее воззрился.
— И не к чему нам больше в прятки играть, — продолжала Ханна ему выговаривать. — Согласитесь, что это так! Кто-то когда-то мне рассказывал, а может, я где прочитала, что так бывает, и вот — вспомнилось. Когда к человеку приходит ангел смерти, его, конечно, не сразу узнаешь, но он тебе полюбится с первого взгляда, и тогда все остальное сделается…
Юноша как будто совсем не пожелал ее понять.
И Ханна вдруг ударилась в слезы. Она не хотела плакать и сама себе удивлялась, но слезы так и текли помимо ее воли. Сначала они только выступили на глазах. Пройдет, подумала она, он ничего не заметит. Но затем они брызнули и без удержу покатились по лицу.
— Простите, — попыталась она спасти положение. — Самое лучшее — не обращайте внимания. Я никакая не рева. Но вот уже шесть лет, как я не видела моря. В этом все дело! Вы на представляете, что это значит. Я сама не думала, что еще способна реветь.
Одна слеза упала ей в чашку, и, когда Ханна это увидела, она расплакалась еще горше.
Юноша беспокойно заерзал на стуле. Он растерялся и не знал, что делать. Будь у него в кармане носовой платок, он, верно, предложил бы его Ханне. Он робко к ней потянулся, чтобы погладить. Но стоило ему дотронуться до ее лица, как Ханна отвела его руку.
— Оставь, — сказала она, — сейчас все пройдет.
Но это не проходило. И она придержала его руку, лежавшую на столе.
— Ну что мне с тобой делать? — захлюпала она. — Ведь они и на тебя наденут форму и погонят на войну. Они так поступают со всеми, и я тут совершенно бессильна. Ты должен понять, что это совсем не для тебя. Ведь ты и представления не имеешь, что у нас происходит. Ты думаешь, повсюду так, как там, откуда ты, или, скажем, здесь, вокруг нас. Тут рядом море и остались еще деревья, поля и рыбачий поселок. Я же начисто обо всем этом позабыла. Домик, правда, пообобрали, но это же сущие пустяки. Он принадлежит родителям моего бывшего жениха. «Поезжай, — сказали они, погляди, что там еще осталось. Сами мы для этого уже стары». Он был их единственный сын, погиб в самом начале войны. Сколько уж лет прошло!
Но стоит тебе пройти чуть дальше, и ты увидишь повсюду полное разорение. Мы-то привыкли. Мы давно ничего другого не видим и считаем, что так и надо. А ты-то зачем здесь? Ты, может, воображаешь, это переменится и они наконец увидят, что повсюду полное разорение, и закаются воевать? Но пройдет время, они опять примутся за свое. Это не дает им покоя, похоже, они иначе не могут. А тогда убьют и тебя, а я этого не хочу. И если даже не убьют, то вернешься ты другим человеком и не будешь знать, что со мной делать. Ведь это со всеми так, я это повсюду вижу. Будешь вечно злиться, потому что голоден. Или зарядишь на черный рынок, чтобы заработать немного на жизнь. Но это совсем не для тебя. Ну а я? Что мне прикажешь делать, когда я такое увижу? Врачиха сказала мне на днях: «Кто в наших условиях заводит ребенка, совершает преступление». Она возмущалась мужчинами, которые не задумываются над этим.
Видишь ли, мама у меня добрая душа, и я ее люблю. Но с ней не поговоришь про это. Я работаю в книжной лавке. Вечером, как приду домой, она и пойдет мне рассказывать, к примеру, что она в овощной выстояла вилок капусты. Целых два часа потеряла. Хотела меня порадовать, бывает, я и порадуюсь. Но стоит ли капустный вилок нашей радости! Или, скажем, поскандалила с соседями там, куда мы теперь вселились, что-то у них на кухне вышло, или другое что. Мы ведь плохо живем. Весь наш квартал сгорел, пришлось искать, где бы приткнуться. Ты, конечно, воображаешь, будто у меня кое-что есть. Да, было! А теперь ничего. Мы все как есть потеряли. Видишь, платье на мне, да разве б я прежде такое надела! Вот ведь как! А мне еще полагается маму утешать. Не так уж, мол, все скверно. Но это же неправда, да ее и не обманешь. Тогда я начинаю злиться. Ты представить себе не можешь, какими мы сделались злыми. А знал бы, так и связываться бы с нами не стал. И сам, глядишь, сделался б злой, хоть и не по своей вине. А ты
