императоры уже не потомки древних римских родов, а выходцы из провинций, и что они занимают свое место не по праву рождения, а выдвигаются армией за личные качества. Это можно только приветствовать; нет ничего отвратительнее тупого аристократа, единственное достоинство которого заключается в длинной череде предков. Однако не следует заблуждаться относительно того, что мы, таким образом, отрекаемся от идеи непреложности нашей власти и со своей стороны способствуем ломке тех самых традиций, на которые ополчаются массы.
Что нас меньшинство, само по себе в порядке вещей. И христианам, по тактическим соображениям опирающимся ныне на массы, через какое-то время, может быть, тоже придется не иначе как жесточайшим террором и тупым догматизмом подавить волю этих масс, то есть самих себя разоблачить. Однако до этого пока не дошло.
Намного хуже то, что мы утратили былую чистоту и исконность римского меньшинства, что само понятие «римлянин» стало расплывчатым и даже уже абстрактным. Государственный и военный аппарат пока еще не затронут разложением, но мы только им и держимся. Причем воображаем, будто он у нас в руках, в то время как в действительности мы — его рабы. Чтобы быть конкретнее, я выражу ту же мысль применительно к сфере своей деятельности: теоретически в настоящее время пока еще не очень сложно полностью искоренить неблагочестивые тенденции, даже если для этого потребуются суровые меры. Но мерами этими мы усилим не нашу власть, а только власть аппарата.
И далее: сейчас кто угодно — не только христиане — может завладеть этим аппаратом и обратить его против нас.
Как ни горько это звучит, но на нашу молодежь положиться нельзя. Пока еще считается хорошим тоном служить богам и родине. Хорошим тоном считается также высмеивать вероотступников и издеваться над их варварством. Однако все это не более как обычная заносчивость столичных жителей; за ней нет ничего, кроме духовной пустоты. Эта же молодежь, если того потребует мода, переметнется на сторону христиан и будет считать, что исполняет свой долг перед родиной. Тогда хорошим тоном будет насмехаться над теми, для кого наша религия — непреложный закон жизни. Напрашивается мысль строжайшими указами обязать всех неукоснительно соблюдать наши религиозные обряды. Эта мера уже принята, но послужила она на пользу обрядам, а отнюдь не истинной религии.
Мне, как слуге государства, не пристало изрекать мрачные пророчества. И назначен я на свой пост не для того, чтобы писать историческую хронику или размышлять об общественных процессах. Моя задача — не допустить, чтобы беспорядки создали угрозу существованию империи.
Я совершенно уверен — утверждаю это, исходя из собственного опыта и детального изучения данных проблем, — что мы в состоянии еще на несколько поколений отодвинуть эту угрозу. Я ни на минуту не сомневаюсь в возможности повернуть дело так, чтобы все смутьяны, рядящиеся ныне под христиан, исчезли без следа; нужно лишь выждать: они погибнут от собственной слабости — неверия в могущество наших богов. Правда, в самом движении плебса от этого ничего не изменится.
Поэтому в нижеследующих четырех пунктах я обобщаю накопленный мною опыт, дабы передать его своим преемникам.
1. Необходимо любыми средствами предотвратить превращение Рима в центр христианства. Пока провинциальные города соперничают друг с другом, претендуя на руководящую роль, христианство не войдет в силу. Для этой цели все тактические шаги должны быть направлены на то, чтобы угождать национальному самосознанию провинций.
2. Поскольку христиане возводят страдание в заслугу, необходимо всеми способами уклоняться от любого повода причинить им столь желанные страдания. На практике это довольно трудно осуществить; нельзя требовать от рядового чиновника, чтобы он изо дня в день пропускал мимо ушей оскорбления в свой адрес, а значит, и в адрес императора и наших богов. Но в принципе, вероятно, все же будет правильно — точно так же, как в повседневной и частной жизни, — не ввязываться в спор с завзятыми спорщиками, дабы не разжигать страсти. Лучше предоставить их самим себе, не оказывая им никакого сопротивления и тем самым лишая их возможности испробовать свою мнимую силу в деле. Тогда их задиристость и злобность обратятся против них самих; в жажде страданий они изорвут друг друга в клочья. Эта идея принадлежит даже не мне, а нашему императору Септимию Северу. Африканец по рождению, он обладает более богатым практическим опытом во всем, что касается сект. Рекомендуемая им тактика ясна и убедительна. Люди, проникнутые духом отрицания, не могут не враждовать между собой из-за слов и мнений.
3. Первоочередной задачей, более актуальной, чем изменение тактики, является улучшение экономического положения провинций. Законы, направленные против коррупции и хищений, не принесли желаемого эффекта. Необходимо срочно перестроить всю нашу налоговую политику. В расходах на армию и охрану империи провинции, разумеется, должны принять долевое участие, однако в принципе все налоги, получаемые с какой-либо провинции, должны использоваться в ней же. Нельзя уже больше мириться со сложившимся у нас обычаем стягивать в Рим все доходы как общественного, так и частного характера. Внешний блеск города теряет всякий символический смысл, если им пользуется лишь горстка бездельников, живущих на проценты с состояния, выжатого из провинций; ныне его позолоченный фасад служит приманкой только для беспутного сброда, бегущего из обнищавших провинций. С точки зрения моего ведомства следует действовать согласно простому правилу: дай человеку возможность и надежду улучшить свое материальное положение, и он станет глух ко всем учениям, подрывающим основы государства.
4. И наконец то, что кажется мне самым важным: давно уже вынашивается проект считать римскими гражданами всех родившихся в провинциях. Проект этот до сих пор проваливался из-за сопротивления консервативных кругов. Ясно, что такая мера потребует тщательной юридической подготовки, но ее необходимо ускорить. Предоставлением римского гражданства мы противопоставим упрощенным тезисам христиан столь же простой для понимания факт. Житель провинций перестанет ощущать себя человеком второго сорта. У него пропадет всякая охота примыкать к движениям, враждебным государству, — наоборот, он сочтет своим врагом всякого, кто посягнет на его новые права.
Вот те основные рекомендации, которые я здесь смог изложить лишь в общих чертах.
Как частное лицо я могу принимать лишь решения, касающиеся меня лично. Они не нуждаются в громких словах. Каждый, следуя воле богов, поступает так, как оказывается возможным. Того, кто упускает или превышает свои возможности, постигает неминуемая кара.
На мое решение, несомненно, повлияло и то, что произошло в моей семье, и осознание общей бесперспективности, усугубленное встречей с такой личностью, как старец, при всей своей проницательности принявший сторону недовольных.
Суть проблемы сводится к следующему: что я могу всему этому противопоставить? Как должен поступить человек, убежденный в том, что новые исторические тенденции нельзя надолго приостановить и что раньше или позже они неминуемо одержат верх? Как мне, одиночке, считающему их признаком ухудшения всей жизни, более того, абсолютным отрицанием всего человеческого, найти свое место в таком мире, не обманывая себя, а тем самым и богов?
Что касается Клавдии, то я был бы вправе выслать ее в одно из поместий, выполнив, таким образом, требования законов наиболее безболезненным путем. Каждый одобрил бы эту меру и даже потребовал бы ее от меня. Большинство настаивало бы на немедленном разводе, ссылаясь на возможность жениться вновь и тем спасти брак как общественное установление.
На это я должен возразить: но мой брак иди, вернее, именно этот брак ничем уже не спасти.
Далее, я мог бы уйти в отставку — например, по причине слабого здоровья — и уехать с Клавдией в одно из поместий. Ей я бы наверняка доставил этим большую радость. Но жили бы мы с ней как чужие, рядом, но не вместе: она предаваясь своим христианским таинствам, я — в угоду ей скрывая свое отвращение к ним. Жить в изоляции — при условии, конечно, что я ее вынесу, — означало бы просто плыть по течению. Многие на моем месте поступили бы именно так. Пожали бы плечами и сказали: жить мне осталось каких-нибудь двадцать-тридцать лет. За это время мир не развалится, а с тем, что случится после меня, пусть разбирается следующее поколение.
Я считаю такой образ мыслей недостойным.
Третий выход — перейти на сторону противников, поскольку, как подсказывает разум, будущее
