настороженность сменялись настоящим ужасом, смешанным с явственным, слепящим осознанием того, что игра зашла слишком далеко. Что назад уже не повернуть.
На картине не было ни Темного Лорда, ни кого-то из его верных слуг, но ассоциации возникали очень стойкие. И я нисколько не сомневался в том, что они оказались верными.
Интересно, кем же был этот, как его - Октавий Краст? - во время войны? Вряд ли простым обывателем - слишком уж все эти картины казались личными. В галерее висели не полотна - сама душа его, открытая нараспашку.
Каким бы хорошим ни было воображение, нельзя было нарисовать все это, не испытав самому каждый из оттенков запечатленных здесь чувств. Если бы Октавий сам не прошел через все события прошлых лет, картины, пожалуй, тоже вышли бы неплохими - но в них не было бы и доли той пугающей откровенности, что меня так заворожила.
И уж слишком достоверными вышли сюжеты о благоговейном трепете, сменявшимся страхом и неуверенностью в завтрашнем дне.
Кем, интересно, он был во время войны? Пожирателем, вовремя отрекшимся и сбежавшим? Сочувствующим?
Не из тех ли он, кто, как когда-то Снейп, однажды прозрели - болезненно и горько? Может, так и есть, раз он не в Азкабане и даже не под следствием, а спокойно устраивает выставку.
Я приблизился к группе людей, к которым присоединились и Рон с Гермионой. Они с интересом следили за беседой журналистки из «Вестника культуры» с самим художником - это было нечто публичного интервью.
Октавий Краст оказался под стать своему римскому имени - не слишком высокий, но со скульптурно- правильными чертами лица, тонкими губами и прямым носом. Волосы цвета воронова крыла, остриженные до плеч, спускались на темно-синюю мантию, из под которой виднелись вполне современные маггловские брюки и рубашка.
Длинные рукава скрывали руки почти до кончиков пальцев, и, конечно, при всем желании я не мог бы разглядеть, есть ли на коже Октавия метка. Да и он, разумеется, не дурак, чтобы показывать ее всем, даже если метка на самом деле там выжжена.
К тому же, в конце концов, это не мое дело. Я пришел сюда любоваться на картины, а не допытываться о прошлом художника.
А вот журналистку, похоже, некоторые подробности все же заинтересовали.
- Скажите, пожалуйста, - прощебетала она, сверяясь с какими-то пометками в своем блокноте, - а вы сами участвовали в противостоянии между Темным Лордом и магическим сообществом? Прошу прощения за такой вопрос, дело в том, что ваши картины… они кажутся довольно личными, - она замолчала и настороженно взглянула на Октавия, ожидая реакции на нескромное любопытство.
Он помолчал с полминуты. Лицо художника чуть дрогнуло, но лишь на мгновение. Видно было, что он тщательно подбирает слова для ответа.
- Моей семье угрожали… Пожиратели Смерти, - наконец выговорил Октавий, и на миг мне показалось, что его голос едва не надломился. - Как и мне.
- Ваши картины поэтому такие… эмоциональные?
- Да, можно сказать и так. Видите ли, так вышло, что своим эмоции я мог изливать только на холст. Я не участвовал в открытом противостоянии, однако под угрозой приходилось выполнять некоторые поручения… Пожирателей. Понимаете ли, со своими проблемами мне было больше некуда идти.
- Неужели у вас совсем нет друзей? - притворно ужаснулась корреспондентка.
- Я вполне самодостаточен, - вежливо улыбнулся Октавий одними губами, давая понять, что тема закрыта.
Мы постояли еще немного, послушав, как он рассказывает о своем творчестве, но ни о чем интересном журналистка больше не спрашивала, и вскоре я, Рон и Гермиона отделились от группы слушателей.
- Вам не показалось, что он врет? - поинтересовался Рон, когда мы покинули помещение и вышли во внутренний двор, залитый солнцем.
- Ты это о чем? - рассеянно уточнила Гермиона, погрузившаяся в рекламный буклет.
- О своей непричастности, - вздохнул я.
- Да конечно, врет, - пожала плечами подруга. - Кто ж сам признается в службе Волдеморту? Авроры выставку не запретили, значит, дела на него не заведено, а он не идиот, чтобы признаваться самостоятельно.
- И ты так спокойно об этом говоришь?! - задохнулся от возмущения Рон. - Он же преступник!
- У нас все равно нет никаких доказательств, а у министерства и так дел по горло. Художник - фигура публичная, и, будь у аврората на него какие-нибудь данные, он бы сейчас не на выставке выступал, - неожиданно для себя сказал я. - Да и, судя по картинам, он вовремя понял, когда запахло жареным.
- Ну прямо как Малфои, - ухмыльнулся Рон. - Вот уж до чего скользкие гады.
Я фыркнул. Драко Малфой - и живопись? Это что-то из области мифологии, не иначе.
При воспоминании о Малфое перед глазами снова встал вчерашний эпизод в туалете, и я снова почувствовал, как лицо бросило в жар.
Мерлин меня порази, да в чем дело?!
Я мрачно подумал, что мне срочно, нет, даже очень срочно, нужна девушка, а то в голову лезут какие- то ну совсем уж странные мысли.
- Гарри? - донесся до меня голос Гермионы. - Гарри, ты точно в порядке?
- А?.. - я покрутил головой, вырываясь из размышлений. - Да, да. Пойдемте, я ужасно проголодался.
Глава 7.
Когда выставка открылась, я понял, очень отчетливо, что мой план - неожиданно сбросить личину, показать всем, кто на самом деле является Октавием Крастом, - никогда не осуществится.
Успех был, да еще какой, но я недооценил, насколько, на самом деле, все мое творчество выглядит личным. Рисуя, не глядя со стороны на свои собственные работы, я не осознавал, сколько вложил в каждый холст своих эмоций, своих собственных чувств. Не думал, что каждая картина несет в себе крохотный отпечаток моей личности.
Глядя на то, какое сильное впечатление произвели на посетителей полотна, я, пожалуй, остался горд своими несомненными талантами, но осознал - Октавий Краст останется Октавием Крастом. Простым, ничем особо не примечательным волшебником из Италии, по воле случая попавшим к Пожирателям Смерти.
А я останусь Драко Малфоем - может быть, чуть изменившимся, вероятно, повзрослевшим, сожалеющим о глупостях, которые творил в прошлом - но и только.
Никаких откровений на публику - это будет выглядеть чересчур жалко. Недостойно для единственного наследника рода Малфоев.
Хотя отец, может быть, и одобрил бы такой способ - он никогда не относился чересчур щепетильно к средствам и способам достижения желаемого. Никаких принципов, кроме избирательного круга общения - да и то, когда ему это было нужно, Люциус мог вполне поступиться и принципами.
Но я сейчас так себя вести не мог. В школе это было позволительно - использовать любую возможность для привлечения внимания, давить на жалость, чтобы получить освобождение от уроков или какие-то особые привилегии. Люциус мог позволить себе любую линию поведения - сначала за спиной стояло почти целиком купленное Министерство, потом, пока отец не оказался в опале - Темный Лорд.
У меня за спиной остались только деньги и репутация сына Пожирателя Смерти - хоть и оправданного. О том, что на моей руке тоже есть метка, знали совсем немногие, и я не собирался никого просвещать на этот счет.
И всеобщая жалость - последнее, что мне сейчас было нужно.
- Так что, Октавий Краст, - мрачно произнес я, глядя в зеркало. - Радуйся. Ты остаешься.
Я отсалютовал отражению фляжкой с оборотным зельем и сделал глоток. Потом поправил мантию, пригладил растрепавшиеся черные волосы и вышел в галерею для беседы с журналистами.
* * *
На приеме у Нотта, который тот закатил в честь, как он выразился, начала новой жизни (несколько поздно, на мой взгляд, учитывая, что у всех нас новая жизнь началась еще в мае), было очень шумно.
