Одна из заключенных вспоминала, как однажды на перекличке мать Мария начала говорить с русской девушкой и не заметила приближения эсэсовки. Та грубо крикнула на нее и ударила изо всех сил по лицу кожаным ремнем. Мать Мария сделала вид, что не обращает на это внимания, и спокойно договорила свою фразу. Эсэсовка совершенно вышла из себя и осыпала ее ударами ремня по лицу, но мать Мария не обнаружила даже взглядом, что это на нее действует.
– У меня было такое чувство, будто ее и нет передо мной, – рассказывала она позднее.
По воспоминаниям выживших подруг, матушка относила в русский барак «последнюю ложку супу, последний кусок хлеба» – тем, кого считала слабее себя. Некоторые из них выжили в том числе и благодаря милосердию русской монахини, получив от французского правительства орден Почетного легиона, а от советских властей (если, конечно, повезло вернуться на родину и избежать репрессий) – орден Отечественной войны и почетный статус ветерана со всеми вытекающими отсюда благами.
В своих воспоминаниях бывшая заключенная, активная участница французского Сопротивления Софья Носович рассказывала:В ноябре 1944 года случайно узнала, что мать Мария находится в лагере Равенсбрюк, где я сама была уже несколько месяцев. Как-то одна француженка-коммунистка, которую я знала задолго до войны, сказала мне:
– Повидай мать Марию – это необыкновенная женщина!
То же мне сказала и одна русская советская пленная, ветеринар по профессии:
– Пойдите познакомьтесь с матерью Марией, есть у нее чему поучиться…
Она близко сошлась со многими советскими девушками и женщинами, бывшими в лагере, и всегда говорила о том, что ее заветная мечта – поехать в Россию, чтобы работать там не словом, а делом… Часто матушка радостно говорила о русской молодежи, ищущей знаний, любящей труд, полной жертвенности для блага будущих поколений…
Софья Носович приводит разговор с матерью Марией:
Я как-то сказала ей, что не то что чувствовать что-либо перестаю, а даже сама мысль закоченела и остановилась.
– Нет! Нет! – воскликнула матушка. – Только непрестанно думайте; в борьбе с сомнениями думайте шире, глубже; не снижайте мысль, а думайте выше земных рамок и условностей…
Ей самой помогали прежде всего молитва и великое сострадание к людям. Здесь, в лагере, так легко было дойти до полного отчаяния! Но мать Мария не отчаивалась, потому что умела осмысливать страдания и самую смерть. Потому и учила своих подруг по заключению «не угашать мысли», стараться переосмысливать окружающее, находить утешение даже в самых страшных образах лагерного быта. В Равенсбрюке непрерывно дымили трубы крематория (люди гибли каждый день), их жуткое зарево полыхало даже ночью. Мать Мария, показывая рукой на этот тяжелый дым, говорила:
– Он такой только вначале, около земли, а дальше, выше делается все прозрачнее и чище и, наконец, сливается с небом. Так и в смерти. Так будет с душами.
Как известно, нацисты имели обыкновение проводить лагерные переклички по ночам – как будто специально для того, чтобы доставить еще больше страданий больным, измученным людям. Равенсбрюк не явился исключением: женщин будили в три часа ночи, и им приходилось в любую погоду долго ждать под открытым небом, пока заключенные всех бараков не будут пересчитаны. И только мать Мария воспринимала все это очень спокойно и говорила соседкам по бараку:
– Ну вот, и еще один день проделан. И завтра повторим то же самое. А потом наступит один прекрасный день, когда всему этому будет конец.
Каждый понимал ее слова по-своему…
Голод в лагере становился все нестерпимее, мысли заключенных все неотвязнее обращались к еде: вспоминались хлеб, сахар, какие-то вкусные блюда из той, другой, такой далекой и свободной жизни… Русская монахиня старалась перевести разговор на исторические и литературные темы, рассказывала о родных странах заключенных. Читала свои стихи… Как, должно быть, переворачивали они души ее подруг своей искренностью и точностью поэтического слова, как заставляли задуматься о вечном! Но ей было важно вновь пробудить в этих измученных женщинах их человеческое достоинство…
Ни памяти, ни пламени, ни злобы, —
Господь, Господь, я Твой узнала шаг.
От детских дней, от матерной утробы
Ты в сердце выжег этот точный знак.
Меня влечешь сурово, Пастырь добрый,
Взвалил на плечи непомерный груз.
И меченое сердце бьется в ребра, —
Ты знаешь, слышишь, пастырь Иисус…
«И только одна была у нее слабость – стихи…» – однажды обмолвился писатель Евгений Богат. Да не слабость это была, а сила! Сила, данная провидением Божьим этой русской монахине, не желавшей сдаваться даже на пороге смертного часа…
Ты сердцу дал обличье вещей птицы,
Той, что в ночах тоскует и зовет,
В тисках ребристой и глухой темницы
Ей запретил надежду и полет.
Влеки меня, хромую, по дорогам,
Крылатой, сильной, – не давай летать,
Чтоб я могла о подвиге убогом
Мозолями и потом все узнать.
Чтоб не умом, не праздною мечтою,
А чередой тугих и цепких дней, —
Пришел бы дух к последнему покою
И отдохнул бы у Твоих дверей.
Мать Мария перевела на французский язык советские военные и патриотические песни, и их тайком пели все заключенные. Вот что рассказывала впоследствии одна из них:
Мать Мария поступила в Равенсбрюк, где находилась и я, парижским транспортом; в тот период мы много раз пытались переводить наши песни на французский язык, чтобы заключенные из Франции могли петь их с нами. Этим занималась Софья Бергольц, она живет сейчас в Париже. Переводы у нее были точные, но рифма отсутствовала. И тогда «маленькая Симон», тоже француженка, сказала мне, что в 21-м блоке есть монахиня среди француженок, которая хорошо говорит по-русски и складывает стихи. Вместе с Симон мы пошли к матери Марии. Она действительно охотно перевела на французский язык наши песни «Тишину» и «Катюшу». Переводы песен у матери Марии были очень удачными, и француженки вместе с нами могли петь эти песни. Что еще можно добавить о ней?… Она была очень доброй, ухаживала за больными, делилась скудным пайком со слабыми. Она иногда читала стихи и собственные, и Александра Блока…
Это свидетельство кажется особенно важным. Стихи Блока поддерживали в ней последние силы, они помогали выжить и ей, и ее подругам по несчастью в том аду, в котором они оказались… Стихи любимого поэта.
Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной —
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы – ночной и зарубежной —
Я не боюсь…
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
Мудрая, прожившая нелегкую жизнь, эта доброжелательная женщина давала своим подругам бесценные советы, подкрепленные, увы, собственным горьким опытом:
– Никогда, никогда, что бы ни случилось, нельзя покидать свою Родину! Нельзя! Вот как получилось у меня: Родина в несчастье, а я не могу помочь!
И вновь в жутких лагерных бараках звучали гениальные блоковские строки, произносимые русской монахиней. Разве существовало на свете что-то большее, что так неотвратимо ложилось на день сегодняшний и давало такую веру в скорую грядущую победу!
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.
За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.
Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
Над вражьим станом, как бывало,
И плеск, и трубы лебедей.
Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал. – Молись!
В Равенсбрюке верующие женщины тайком отмечали церковные праздники (все виды праздников, в том числе религиозных, в лагере были запрещены). Вот и 16 апреля, в день православной Пасхи 1944 года, мать Мария украсила окна своего барака художественными вырезками из бумаги (технику вырезки силуэтов матушка не забывала до последних дней). Этим она хоть немного смогла создать праздничное настроение у своих подруг по заключению.
Удивительная узница старалась ни минуты не бездействовать. Она много вышивала, меняя хлеб на нитки и лоскутки. Опять же выменивала свои вышивки на хлеб, и тут же уносила его в русский барак.
И в заключении она продолжала писать стихи, но они, к сожалению, не сохранились. Больше в этом смысле повезло вышивкам…
У ее друга по лагерю Розанны Ласкру, которая после освобождения жила в Париже, долгое время хранилась одна из них. Сюжет вышивки был навеян знаменитым старинным гобеленом – сражение между норманнами во главе с Вильгельмом Завоевателем и англичанами при Гастингсе в 1066 году. Сама вышивка представляла из себя косынку, по краям которой стебельчатым швом вместе с текстом изображен средневековый рыцарский бой.
Другая узница, И. Н. Вебстер,
