В конце лета они обвенчались… 'Ты смешной, поцелуй же меня…' И воскликнул Виктор, ее крепко обняв: 'О Елена Прекрасная!' Виктор пришел утром в контору (Где-то в конце сентября). Он опрятен и чист, и в петлице цветок, Он опаздывал, но он был рад. А клерки болтали об Анне (Дверь была приотворена), — Один: 'Бедный Виктор, вот незнанье когда Есть блаженство поистине, а?' Виктор замер так, будто он камень, — Дверь была приотворена… Другой: 'Боже, что за блаженство дарила мне В моей старой машине она.' Виктор вышел прямо на Хай-стрит И из города прочь пошел. Он дошел до помоек и до пустырей, И катились слезы со щек. Виктор обратился к закату: 'Не оставь мя, отец, одного. В небесах ли ты?' Небо ответило: 'Неизвестен адрес его.' Виктор посмотрел вдаль, на горы, Где снега свой оставили след, И вскричал: 'Ты доволен мной, папа?' Но в ответ принесло эхо: 'Нет.' 'Она будет верна?' — он у леса На коленях просил ответ. Но дубы и буки качнули ветвями И ответили: 'Да, не тебе.' А потом на луга Виктор вышел, Чтобы крикнуть отцу успеть: 'Я люблю!..' — но шепнул ему ветер, Что она должна умереть. К реке, глубокой и тихой, Пошел Виктор, чтобы спросить, Плача: 'Но что же мне делать, отец?' И река сказала: 'Убить.' Карту за картой тянула Анна, присев у стола. Карту за картой тянула Анна и мужа ждала. Но что первым в руках оказалось, Было не дамой, не королем. Первым был не валет и не джокер, А туз пик, только вниз острием. Виктор стоял в дверях спальни, Не произнося ничего. Спросила она: 'Что с тобой, дорогой?' — Но тот словно не слышал ее. У него в ушах звучал голос, Проникая до самого дна, Был он справа и слева, и он повторял, Что она умереть должна. Он взял нож с резной рукояткой — В нем ни тени сомненья нет — И сказал: 'Анна, было бы лучше тебе Совсем не рождаться на свет.' Анна вскочила со стула И кричать начала она. Но Виктор очень медленно шел за ней, Как слепой из кошмарного сна. За креслом пыталась укрыться И за пологом расписным…
