в избу вернулся старший лейтенант Юрченко.
— Поедешь на учебу, — объявил он. — Звонил мне из штаба писарь Рыбальченко, говорит, что приказ уже подписан. А ведь я просил командира полка оставить тебя в роте еще на месячишко.
Старший лейтенант развязал свой вещмешок и достал оттуда хлопчатобумажный белый свитер.
— Возьми. На память.
Я не ожидал ничего подобного. Даже растерялся. Стал благодарить за подарок и в то же время отказываться от него.
— Дают — бери, — настойчиво сказал Юрченко, и свитер остался в моих руках.
На следующий день пятерых посланцев полка на курсы младших лейтенантов писарь строевой части Рыбальченко построил возле штабных шалашей. Помощник начальника штаба осмотрел придирчиво каждого из нас и пошел докладывать командиру, полка о готовности к отправке. Тот вышел проститься с нами. Поблагодарил за службу. Напомнил, в какое трудное время, когда такая нужда в людях на передовой, нас отправляют на учебу в тыл. Призвал хорошо учиться и обязательно возвращаться в родной полк.
Неожиданный артналет не омрачил торжественности момента, не испортил нам настроения, хотя и заставил залезть на некоторое время в щели. Напоследок я забежал в нашу оружейную мастерскую, хотел попрощаться с Петром, но его не оказалось на месте: с утра послали в батальон. Ждать было некогда. Попросил товарищей передать ему привет и поспешил на попутную машину. Не знал я тогда, что больше уже не увижусь с ним. Петр Сидоренко пропал без вести гак же, как и Кравчук. Следы его затерялись в одном из тех ничем не приметных боев, какие ежечасно вспыхивали и угасали на необъятном фронте.
Попутная машина доставила нас в тыл дивизии. Оттуда, на другой попутной, мы добрались до озера Селигер и пересели на крохотный пароходик. После непрерывного фронтового грохота тихая озерная гладь и такие же тихие, задумчивые леса по берегам показались нам сказочными. На з^жальной воде там и сям — круги от всплесков рыбы, над головой безмятежно голубело чистое небо. О войне напомнили лишь развалины Осташкова, но там мы задержались недолго. Погрузились в товарняк и вскоре были в пункте назначения.
На крыльце деревянного дома сидела худенькая девочка с куклой в руках и спокойно смотрела на нас, пришельцев из совсем другого мира; тут же, у крыльца, стояла лошадь, впряженная не в военную повозку, а в крестьянскую телегу. Решительно во всем, даже в покосившемся деревянном заборе, я видел продолжение далекой довоенной жизни, прелестей которой раньше почему?то не замечал.
Фронтовые курсы младших лейтенантов обосновались за высокой монастырской стеной. Вокруг простиралось неровное поле с редким кустарником. Здесь предстояло нам в течение нескольких месяцев постигнуть все премудрости управления взводом в бою.
Меня и Леонида Куренкова, моего однополчанина, зачислили в учебную батарею, которая готовила минометчиков. Остальных сослуживцев направили в роты, где готовили командиров стрелковых и пулеметных взводов.
Занимались мы напряженно. В классах и в поле, днем и ночью. Артиллеристам и минометчикам пришлось вспомнить математику и геометрию — без этого невозможно управлять огнем с закрытых позиций, при самых неожиданных положениях батареи и цели. Опытные преподаватели в короткий срок научили нас готовить данные для стрельбы из такого мощного оружия, как стодвадцатимиллиметровый миномет.
Но прежде, чем допустить к практическим стрельбам, подполковник Мальцев приказывал всему взводу курсантов опуститься на колени и начинал арттренаж на траве. Он вонзал свою длинную указку в воображаемую цель, которую нужно было запомнить, подготовить расчеты для стрельбы и выдать команды на огневые позиции. Подполковник не
терпел вольностей, малейших отклонений от боевого устава артиллерии и правил ведения огня. Только если все выполнялось так, как положено, он разрешал произнести заветное слово: «Огонь!»
После этого указка Мальцева снова вонзалась в траву, обозначая место разрыва мины. Его требовалось мгновенно засечь, измерить отклонение от цели и выдать коррективы. Пользоваться карандашом и бумагой не разрешалось. «Если хочешь командовать взводом, бей в цель, а не мимо», — твердил нам Мальцев изо дня в день.
А капитан Самсоненко, старый кавал^)ист, не расстававшийся со шпорами, настойчиво внушал курсантам еще одну истину: «Командиром не станешь, если не любишь строевую подготовку».
В предвидении наступления противника командующий фронтом решил использовать курсы младших лейтенантов как свой боевой резерв. Мы были подняты по тревоге и совершали форсированный стокилометровый марш в район Валдая. Уставали страшно. Но капитан Самсоненко и в этих чрезвычайных обстоятельствах не отказывал себе в удовольствии регулярно проводить утренние осмотры и вечерние поверки.
На горе всей батарее один из курсантов потерял саперную лопату. Выстроив нас для очередной вечерней поверки, капитан подал команду:
— Курсант Качанов! Три шага вперед!
Длинный и нескладный Качанов выполнил это недостаточно четко. Последовала новая команда:
— Отставить! Стать в строй и повторить выход.
За первым повторением последовали еще два. Лишь четвертый выход Качанова удовлетворил командира батареи, после чего всем нам пришлось выслушать довольно длинный монолог Самсоненко на тему: «Вы без пяти минут командиры и должны беречь боевое снаряжение, которое вручила вам Родина».
Потом капитан принялся за меня:
— Курсант Гаевой, вы знаете, что не положено под гимнастеркой носить свитер?
Леонид, стоявший рядом со мною, шепотом подсказал: «Молчи». Я смолчал, хотя очень хотелось сказать несколько слов об истории этого свитера. Самсоненко прика
зал сдать свитер старшине батареи. Пришлось расстаться с подарком.
В Валдае батарею разместили в помещении какой?то школы. Обстановка на фронте, видимо, изменилась к лучшему, и у нас возобновились нормальные занятия, восстановился обычный распорядок жизни. Три раза в день мы ходили в городскую столовую. Конечно, строем и только с песней. Батарея пела дружно, и это радовало капитана Самсоненко, он прямо?таки торжествовал, когда нам удавалось заглушить песни других батарей. Получалось что?то вроде состязания — кто кого перекричит.
Своим чередом продолжались утренние осмотры и вечерние поверки. На одной из поверок командир батареи преподнес нам в «художественной обработке» проступок Леонида Куренкова:
— Представьте себе, курсант крадется темной ночью по пошо. Не к немецким окопам, за «языком», а зачем вы думаете?.. За редькой, чьей редькой?.. Колхозной. Старшина, покажите.
Старшина приподнял редьку над головой.
— Курсант Куренков, зри шага вперед! — приказал капитан.
Леонид вышел уверенно, без тени смущения. На его широкой груди сверкала медаль «За отвагу». Во взводе такая медаль была только у него, а во всей батарее — лишь трое награжденных ею. И в учебе Куренков успел отличиться: задачи по стрельбе решал быстрее всех и с наибольшей точностью. Эти два обстоятельства в какой?то мере обезоруживали Самсоненко. К тому же провинившийся не отрицал, что любит редьку с солью, что две ночи подряд ходил на колхозное поле, где редька осталась неубранной, и что приносил ее в сумке из?под противогаза, который лежал невредимым в вещевом мешке.
— Вы лучший курсант дивизиона, без пяти минут командир, — выговаривал капитан, — а выбросили противогаз из сумки и набили ее редькой. Как это понимать?
Куренков молчал. Он успел усвоить, что Самсоненко не терпел ни возражении, ни оправданий.
— Я вас спрашиваю, товарищ курсант?
Отмалчиваться ст ало невозможно.
— Организму нужны витамины, товарищ капитан. Готов понести любое наказание.
Капитан сжалился и разрешил Леониду занять место в строю, а старшине приказал в организованном порядке и только с разрешения правления колхоза кормить за обедом редькой всю батарею. Однако старшина не успел выполнить этого распоряжения: ночью мы оставили Валдай.
Моросил мелкий дождик, раскисшая дорога вела в лес, доносилась далекая канонада. Для всех стало ясно, что идем мы к линии фронта.
