Однажды перед вылетом обнаружилась неисправность мотора. Старшина Звягинцев с гаечным ключем в руках колдовал под открытым капотом. Фоменко нервно торопил его, прикрикивал:
— Ну что ты еле чешешься? Задание сорвешь!
Бойцы аэродромного обслуживания уже растаскивали переносные маскировочные снопы пшеницы, освобождая полосу для взлета. К ней один за другим поспешно рулили закамуфлированные самолеты и с ходу поднимались в воздух.
Мы взлетели, когда группа скрылась из виду и когда уже можно было не взлетать, сославшись на непредвиденную задержку. Но Фоменко решил лететь. Опасаясь, что с КП последует запрет, он, не запрашивая взлета, прямо со стоянки стал набирать скорость. За этот взлет мы от командира полка получили выговор, а от наземного командования — благодарносгь, так как одни мы точно отбомбились по танкам, а группа, не найдя их, сбросила бомбы на запасную цель.
Наш авиационный полк действовал с небольшой площадки недалеко от города Прилуки, а на аэродроме Яготин, ближе к линии фронта, стояла наша эскадрилья. Фашистские летчики вскоре обнаружили ее и стали ежедневно бомбить и обстреливать. Тогда командование перебросило эскадрилью на другую площадку, а в Яготине было решено создать ложный аэродром. С этой целью на местной мебельной фабрике заказали макеты самолетов, которые фашистские летчики продолжали методически и настойчиво обстреливать.
На аэродроме находился только один настоящий самолет, сильно поврежденный и оставленный там для ремонта. Этот самолет нам с Фоменко приказали перегнать в Прилуки.
Мы приехали под вечер и попросились на ночевку в одну хату. Хозяин сидел за столом перед бутылью медовухи, растерянный и взлохмаченный. Он налил и нам и сказал с какой?то обреченной убежденностью:
— Пейте, сынки, все равно усэ пропало! И Россия и Украина… Уси положим головы…
— Зря вы, батя, так… Никогда и никто не победит нас, советских людей! Зря так говорите, — тихо сказал Фоменко.
— Може, и зря, — согласился старик. — Тилькн шо ж вы на Урал наступаете, а не на Берлин?
— Ничего… Оправимся и назад погоним.
— Це ж какими шишами? Вин прэ и прэ… Его литаки ходят, а наших немае… Ни, усэ пропало, сынки, — повторил старик и заплакал.
В то трудное лето сорок первого года многие, ошеломленные неожиданным ударом и позором отступления, приходили в отчаяние, теряли всякую надежду, но Фоменко еще крепче, еще неистовее верил в нашу победу.
На следующий день, провожая нас, комендант ложного аэродрома, худой, болезненный лейтенант, говорил:
— Передайте, пожалуйста, начальству, пусть меня забирают отсюда. Сил моих нет, каждый день ремонтирую, а они, сволочи, опять бьют мои «самолетики». Вы и за меня на фрицев хоть парочку бомб сбросьте, — просил он, пожимая на прощанье руки.
На маршруте неизвестно откуда на нас свалился «мессер», возможно оторвался от какой?то патрулирующей группы, чтобы полакомиться добрым куском — одиночным бомбардировщиком. Мы его проморгали и обнаружили только тогда, когда он с первой же атаки вырвал снарядом кусок элерона и сделал рваную дыру в левой плоскости. На нас продолжали лететь огненные трассы. Я скомандовал Василию: «Отворот влево!» — и из своего ШКАСа обрушил такую же огненную плеть на «худого», как называли на фронте Ме-109. Он сделал резкий разворот и зашел снова в атаку. Вася Фоменко отворачивал машину влево и вправо, сбивая «фрица» с прицела, и, прижавшись к земле, на полных газах шел на восток. В довершение всех бед у меня отказал пулемет, я безуспешно пытался его перезарядить. Как говорится, хватаясь за последнюю соломинку, я выстрелил в приближающийся истребитель из ракетницы. Красный безопасный шарик полетел в сторону «мессера», и он круто взмыл вверх, а потом со снижением подошел к нам, пристроился, уравняв скорость. Мы с Василием отчетливо увидели лицо фашистского пилота, худощавое и хищное.
Я торопливо стал расстегивать кобуру пистолета так близко был враг, а Василий Фоменко с ненавистью и ожесточением погрозил ему кулаком и крепко, по — русски, выругался.
К нашему удивлению, летчик кивнул нам головой, покачал крыльями самолета и, мелькнув черно — желтыми крестами, развернулся в обратный путь.
— Понял, гад, что я на таран пошел бы, — угрюмо сказал Фоменко.
В полку долго смеялись, обсуждая этот эпизод.
— Может, вы немецкого антифашиста встретили в небе?
— Хорош антифашист, если из самолета решето сделал…
Больше всех старался мастер подначек лейтенант Кравченко.
— Товарищи, минуточку… Дело было так, — говорил он с наигранной серьезностью. — Вначале «худого» испугался Фоменко. Я сам слышал на КП, как он передавал ему по радио: «Товарищ Мессершмит, товарищ Мессершмитт, я летчик Фоменко, прошу не сбивать: у меня жена и двое детей… Перехожу на прием!»
— Вот и брехун ты, жена есть, а детей нема — капуста в огороде не выросла, — отшучивался Василий.
— А потом, — гримасничая, продолжал Кравченко, — Вася видит, что фриц не сознательный, и помахал ему кулаком. Геноссе Фоменко, — повернулся он к Васе, покажите публике свой кулачок…
Василий, улыбаясь, подносил кулак к носу лейтенанта:
— Бачишь?
— Все видите? А фриц еще и слова приветственные от Васи услышал… Испугался, конечно…
— Что же вы ему сказали, товарищ командир? — допытывался Любочка.
— А вот это девочкам, которые еще не замужние, знать не рекомедуется, — назидательно говорил Кравченко и хлопал оружейника по плечу..
Дни стояли знойные, тяжелые. Задыхаясь пылью военных дорог, перезревшая пшеница осыпалась на сухую, потрескавшуюся землю. Кое — где крестьяне убирали ее вручную, косили, жали серпами, горестно вздыхая и глядя с опаской в небо, наполненное чужим и страшным гулом.
Все правобережье Днепра было уже у захватчиков. Стоял только Киев, окружив себя сетью оборонительных сооружений, держася., как воин, у которого не было пути назад.
Танковые дивизии фельдмаршала Клейста, не овладев им с ходу, растеклись влево и вправо. На много километров южнее и севернее столицы Украины противник начал наводить понтонные мосты, чтобы дивизиям сомкнуться где?то на левобережье и взять город в огромные железные клещи.
Наш полк, ежедневно тающий, помогал артиллеристам разрушать строящиеся переправы. Над ними постоянно барражировали пары «мессеров», и часто встреча с ними заканчивалась для кого?то трагически.
Фоменко весь высох, почернел, только серые глаза его блестели сухо и недобро. Однажды его вызвал командир эскадрильи капитан Львов.
— Вот что, Фоменко, — сказал он, — передышка тебе нужна, что?то ты мне не нравишься.
— А я не девка, чтобы нравиться, — ответил Василий.
— То?то и оно, что не девка… Даю вам три дня отдыха, сходите со штурманом в Миргород, проветритесь, с девчатами познакомьтесь.
— У меня жена есть.
— А я тебя и не заставляю ей изменять. Потанцуете — и все, точка. Да и письма напиши жене и родителям.
— Я еще за Васю Филиппова с фашистами не рассчитался.
— Успеешь. Война завтра не кончится. Короче — выполняй приказ.
Венулся Фоменко мрачноватый. Натянуто улыбаясь, сказал:
— Собирайся, в порядок себя приведи, в Миргород пойдем…
— Это зачем? — удивился я.
— Приказано с девчатами пообниматься…
От села Петривцы, где мы тогда базировались, до Миргорода было километров семь, и мы
