Я посмотрел на гостей; они тоже, казалось, были совершенно покорены искренностью исполнения. Недаром же дали дочитать до конца, ни разу не прервав. Михаил Маришки спросил Кирилла, кто научил его так читать стихи.
— Никто, — ответил он, — я сам. Я очень люблю поэзию.
Сценарист и режиссер многозначительно переглянулись, и Маришки обратился ко мне:
— У нас сегодня в клубе встреча с «Золотыми колокольчиками». В четыре часа. Вы не пришлете на эту встречу Милену и Кики?
— Они и так будут там, — объяснил я. — Милена поет в этом хоре. А Кики возглавляет штаб по розыскам Энчо Маринова.
— Замечательно!.. А теперь идем к Лоре Мариновой.
— Я с вами, — сказал я и, к великой радости класса, объявил свободный урок.
3. Странные явления в семье Мариновых
Я позвонил в дверь их квартиры с чувством некоторой неловкости: что ни говорите, побег Энчо — опасный или нет — горе для его родителей.
Дверь отворила Лорелея.
Я с трудом узнал ее, так она изменилась со времени нашей последней встречи. Похудела, лицо осунулось, глаза, пылавшие раньше творческим восторгом, теперь были тусклыми, погасшими.
— Что вам угодно? — Она никого из нас не узнала.
— Вы нас не помните? Неужели не помните? — удивился Маришки. — Мы из Киноцентра.
Эти слова, похоже, разбудили ее. Она выпрямилась, зрачки расширились.
— Вон! — истерически крикнула она. — Не желаю вас видеть! Лжецы! Коварные обманщики! Лицемеры!
И захлопнула перед нашим носом дверь. Я звонил, стучал, звал — все напрасно. Пришлось спуститься на улицу, зайти в ближайшую телефонную будку и набрать номер. Маринова тут же сняла трубку: очевидно, ждала вестей от сына. Я втолковал ей, что мы пришли в связи с исчезновением Энчо. Только тогда она согласилась принять нас.
Молча, не переставая тихонько всхлипывать, провела нас в гостиную. Не предложила сесть, смотрела исподлобья, особенно убийственные взгляды бросая на режиссера, и тот, бедняга, ежился под ними, как под дулом автомата.
— Что вы хотите мне сказать? — наконец спросила она. — Энчо у вас?
— Почему у нас? — удивился Маришки.
— Чтобы отомстить вам, вот почему! — с лютой злобой прошипела она. — За то, что вы нанесли ему смертельную рану. Вас нужно судить, посадить за решетку, повесить, отрубить голову… — И, не сумев припомнить еще более жестокой казни, разрыдалась.
— Успокойтесь, товарищ Маринова, — сказал я, — успокойтесь! Энчо найдется. Группа наших школьников предпринимает крупную операцию по розыску…
— Ох! — Она опять всхлипнула. — Я не смогла его найти, так неужели же дети… — Она вынула из кармана изрядно помятый тетрадный листок. — Вот что мы утром нашли в почтовом ящике: «Я жив и здоров. Не ищите меня! Не желаю быть кинозвездой!!! И кастратом тоже! Энчо».
Лорелея снова громко всхлипнула, а меня разбирал смех: я вспомнил ужас, который внушали ее сыну операции и уколы.
Неожиданно из прихожей донесся подозрительный шум.
— Кто там? — испуганно вскрикнула Лорелея.
Шум затих.
— Кто? — опять закричала она и, так как ответа не последовало, выбежала из комнаты. Я — за ней.
В прихожей в неестественной позе человека, пойманного на месте преступления, стоял Цветан Маринов, отец Энчо. В руке у него была лиловая сетка, набитая колбасой и бутылками с вином и лимонадом. На губах застыла виноватая улыбка.
— Цветан? — удивилась Лорелея. — Почему ты здесь? Ты же собирался искать Энчо.
— Ддд-а… — Он заикался совершенно так же, как его сын, когда попадал в затруднительное положение. — Я-яя ищу… в-все время ищу… вместе с моими сотрудниками… но мы устали, да и проголодались… Ну, я и пришел кой-чего захватить, чтобы отнести, угостить…
— Господи! — со слезами воскликнула Лорелея. — Наш сыночек, быть может, покоится на дне водохранилища, а его папаша хлещет вино! Как не стыдно!
— Подумай сама, Лора. — Маринов придал лицу скорбное выражение человека, чей сын, возможно, покоится на дне водохранилища. — Если я их не накормлю, они разойдутся по домам. Сама знаешь, как бывает… — И он повернулся ко мне, словно только сейчас заметил: — Вы, товарищ Боянов? Какими судьбами?
Явно хотел увести разговор от щекотливой темы…
— Я привел товарищей из киностудии, — объяснил я. — Они хотят поговорить с вами по поводу Энчо.
— Я сейчас не могу, — поспешно, словно испугавшись, ответил он. — Меня ждут… У них… Я хочу сказать, у моих коллег… из аптекоуправления… У них с утра крошки во рту не было…
— Перестань, Цветан! — робко прервала его жена. — Не умрут твои аптекари… Сядь и выслушай, что нужно от нас товарищам…
Он нехотя подчинился. Опустил лиловую сетку на пол и присел на краешек стула, как подсудимый, готовый безропотно принять самый суровый приговор. В его манере держаться было что-то подозрительное…
— Товарищ Маринов, — спросил Романов, — есть у вас еще какие-нибудь весточки от сына?
Маринов так раскашлялся, что долго не мог вымолвить ни слова. Потом, пряча глаза, сказал:
— Никаких… Только та записка, которую мы утром вынули из ящика. Где мы только не искали его! Все аптекоуправление поднято на ноги. Не могу понять, что означают слова: «Не хочу быть кастратом». Какая чушь! Никто и не собирается его кастрировать. Зачем мне сын-кастрат? Мой сын должен быть мужчиной и, когда я состарюсь, подарить мне внуков.
Я снова с трудом сдержал смех: истинный смысл записки станет ему ясен лишь после того, как он прочитает мемуары сына.
— А в деревне вы справлялись? — спросил я. — У его дедушки?
— Там его нет, — мгновенно, ни на миг не задумавшись, ответил Маринов. — Я звонил, узнавал.
— А у Черного Компьютера? — продолжал расспрашивать Романов.
Маринов испытующе посмотрел на нас, словно пытаясь разгадать, что кроется за нашими расспросами.
— Вы думаете, он у инженера Чернева? Нет, там его нет. Я проверял. Берлога… Известно вам, что такое Берлога? Мастерская Черного Компьютера… Так вот, Берлога заперта на два замка, и там темно и тихо, как в заброшенном туннеле. Обычно же там неимоверный шум, стеклянные стены светятся, Чернев играет на скрипке… Поверьте, товарищи, я продолжаю поиски… Но позвольте узнать, что привело вас сюда из самой столицы?
Мишо Маришки объяснил:
— Ваша супруга прислала нашему руководству жалобу на то, что мы не взяли вашего сына сниматься.
— И прекрасно! — воскликнул Маринов с совершенно неуместной радостью.
— То есть как «прекрасно»? — удивился Маришки.
— Я… я тоже считаю, что Энчо не создан для кино. Порвите эту жалобу, и дело с концом! А вашему
