отредактирована для придания отдельным фрагментам текста видимости единства и развития сюжета. Вопрос о том, кто является автором «Тихого Дона» — Шолохов или, например, Крюков, — представляется Макаровым некорректным; вскрывая разные слои, разные уровни редактуры, они доказывают, что у хрестоматийно известного текста было несколько авторов — автор, соавтор, несколько редакторов, один из них — Михаил Шолохов. Не случайно
Вопрос — будет ли когда-нибудь названо имя другого или других авторов «Тихого Дона» — остается, таким образом, открытым. Как, впрочем, и другой — действительно ли нет правды на земле и нет ее и выше?
ПРИЧУДЫ РОССИЙСКОЙ ФАНТАСТИКИ
В Петербурге завершился международный конгресс писателей-фантастов «Странник-97». Среди иностранных гостей конгресса было много знаменитостей, хотя наибольшее внимание прессы привлек американский писатель Роберт Шекли. А одним из лауреатов одноименной премии «Странник» стал Виктор Пелевин и его роман «Чапаев и пустота».
Виктор Пелевин для фантастов свой. Свой он и для так называемой серьезной литературы, которая к фантастике относится с традиционным пренебрежением, возрастающим по мере того, как тиражи «толстых» литературных журналов падают, а популярность писателей-фантастов растет. Успех Пелевина, начинавшего как кондовый фантаст, и заключался в том, что он соединил приемы модного (но в его случае — редуцированного, упрощенного) постмодернизма с фантастической тематикой и не менее модным буддизмом. В результате — редкое для России сочетание: массовый успех и внимание критиков- интеллектуалов.
Многие полагали, что последний роман Пелевина «Чапаев и пустота» получит престижного «Букера», однако благодаря упорно консервативным пристрастиям букеровского жюри он даже не попал в шестерку финалистов. Для функционеров премии писателей-фантастов «Странник» это стало дорогим подарком, они, по сути дела, просто подобрали тот лакомый кусок, который оказался невостребованным в большой литературе. Застолье кончилось, все разошлись, на пустой тарелке остался соленый рыжик. Пелевин стал лауреатом в номинации, которая «Странником» обозначена как «крупная форма».
Имена других лауреатов мало что говорят тем читателям, которые не следят внимательно за бурным потоком современной российской фантастики. Зато имя американского писателя Роберта Шекли известно многим. Приглашенный на конгресс «Странник-97» в качестве почетного гостя, Роберт Шекли был обречен уехать из Петербурга с той или иной наградой. Но получил сразу две. От «Странника» — приз в главной номинации, обозначенный здесь как «Паладин фантастики» (то есть за выслугу лет). От «Золотого Остапа» — премию в номинации «Социальная сатира».
Приезд Шекли в Россию вызвал крупные, почти ямбические волны. Несколько характерных эпизодов. Чтобы показать американскому фантасту российские пейзажи, из Москвы в Петербург его везли на машине. За превышение скорости машину тормозит гаишник. Начинает выписывать штраф, но, узнав, что перед ним сам Роберт Шекли, вместо штрафа просит писателя расписаться на какой-то бумажке. В придорожной шашлычной хозяин заведения, прослышав об американском госте, сначала присоединяется к застолью, а затем вынимает из кармана однодолларовую купюру, чтобы заполучить автограф именно на ней. Денег за обильную еду, конечно, не берет.
Надо сказать, что Шекли был настолько ошеломлен оказанным ему приемом, что постоянно переспрашивал: «Вы уверены, что не ошибаетесь и не принимаете меня за кого-то другого?» Дело в том, что у себя на родине Шекли был особенно популярен в конце 50-х — первой половине 60-х и тогда же стал переводиться на русский, так как его произведения, отмеченные, по словам Краткой литературной энциклопедии, «гуманистической направленностью и идейной глубиной», пришлись по нраву не только российскому читателю, но и литературному начальству. Сегодня в Америке Шекли не то чтобы совсем забыт, но куда менее популярен, чем, скажем, Брюс Стерлинг — новая, яркая и дорогая звезда такого направления американской фантастики, как «киберпанк». Стерлинг, как, впрочем, и Чарльз Браун, главный редактор журнала «Локус», самого влиятельного журнала фантастики в США, также был гостем конгресса «Странник-97», но они не привлекли к себе особого внимания. Пристрастия к «осетрине второй свежести» традиционны для российского вкуса...
Опасения Роберта Шекли, что он в конце концов будет разоблачен как самозванец, рассеялись только после того, как ему назвали фантастическую цифру суммарных тиражей его книг, вышедших (и выходящих) в России. Даже молодая жена 70-летнего писателя, окунувшись в море российской любви по отношению к ее мужу, стала смотреть на него со все возрастающим недоумением и испугом, переходящим в восторг. Россия — неизбывно фантастическая страна; возможно, она теперь будет сниться Роберту Шекли, как его героям по возвращении на Землю снится Марс.
60 ЛЕТ НАЗАД РАССТРЕЛЯЛИ НИКОЛАЯ КЛЮЕВА
Это случилось между 22 и 25 октября 1937 года в Томске. Более точная дата неизвестна. Хотя версий и легенд, касающихся жизни и смерти Клюева, еще в советское время ходило множество. Так, в соответствии с одной из них, появившейся в эмигрантских мемуарах Иванова-Разумника «Писательские судьбы», Клюев умирает на одной из захолустных железнодорожных станций от сердечного приступа, после чего неведомым образом исчезает чемодан с его рукописями.
Похожую версию уже в эпоху застоя выдвинул советский писатель Владимир Чивилихин, уверяя, что именно на станции Тайга, где в начале века работал создатель плана ГОЭЛРО Глеб Кржижановский, «осенью 37-го года умер от разрыва сердца большой и сложный поэт Николай Клюев».
Иванов-Разумник считал, что после ссылки в Томск Клюев получил разрешение выехать в Москву, где должна была решиться его дальнейшая участь, но по дороге он заболел и якобы скоропостижно скончался.
По версии журнала «Москва», обнародованной уже в перестроечное время, в 1937 году томскому прокурору одновременно прислали два взаимоисключающих распоряжения — расстрелять и освободить Клюева. После бессонной ночи благородный прокурор будто бы принял соломоново решение. «Наверх» была отправлена фиктивная справка о расстреле, Клюева отпустили, и он уехал в Москву. Там его вновь арестовали и отправили в Архангельск, где во время разговора со строптивым арестантом начальник изолятора достал из кармана галифе наган и в упор выстрелил в Клюева.
Существует легенда, что Клюев на самом деле чудесным образом спасся и некоторое время жил под чужим именем. Причина широкого функционирования подобных версий может быть объяснена не только тем, что одним очень хотелось хотя бы после смерти помирить опального поэта, названного Горьким «певцом мистической сущности крестьянства», с советской властью, а другие слишком хотели надеяться на чудо. Но и биография поэта, явно склонного к мистификациям, вполне к этому располагает.
Все, кто пишет о Клюеве, говорят о его таланте, театральности и стилизаторстве. Георгий Иванов, вспоминая о дореволюционном облике Клюева, полагал, что Клюев твердо усвоил приемы мужичка- травести: лежа на тахте в номере «Отель де Франс», он, при воротничке и галстуке, читал в подлиннике Гейне, а для похода в ресторан или при посещении редакций, полностью меняя образ, надевал поддевку, смазные сапоги и малиновую рубашку. Язвительный Ходасевич определял клюевский stile russe как «не то православие, не то хлыстовство, не то революция, не то черносотенство». А по мнению Мандельштама, в Клюеве соединился ямбический дух Боратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя.
Гремучая смесь соответствовала комбинации предложения и спроса на «стихотворное народничество», сложившейся к началу века в России, когда в 1904 году двадцатилетний сын олонецкого
