сложности противопоставлялся социокультурный примитив, оказавшийся родным большому числу именно молодых людей. Сам Шинкарев — создатель постсоветской Галатеи с бородой, не просыхающей от пива и портвейна, был, похоже, удивлен и отчасти уязвлен тем, что его герой ожил и мгновенно расплодился. Как и тем, что его создание почти сразу заслонило создателя; оказавшемуся в тени своего творения творцу ничего не оставалось, как встать в один строй с персонажами.
Но прошло несколько лет, изменилась социокультурная ситуация, и вместе со страной изменился и первый постсоветский человек. «Митьки» стали знамениты и вполне респектабельны, их пустили в Европу, где они прошли курс лечения от алкоголизма и теперь вполне профессионально занимаются всем подряд — пишут картины, выпускают газету, устраивают акции, записывают песни (слова свои, музыка народная).
Однако как бы ни менялось время и вместе с ним «митьки», их популярность не идет на убыль. Сам Шинкарев (книга кончается авторецензией под названием «Митьки: часть тринадцатая») сегодня склонен делать акцент на вечной составляющей своего гомункулуса, ему больше импонирует быть писателем, а не этнографом: он видит в своих «митьках» образ традиционного героя русских сказок — Ивана-дурака, который именно потому и победил весь мир, что ничего не делал.
Но этот Иван-дурак, как и полагается «новому русскому», обладая не столько хорошим слухом, сколько природным чутьем, музыке революции предпочитает «шум времени», и откликается на него удивительно в унисон.
Невский проспект at large
Сквозная тема специального номера нового журнала «Пчела» — история неофициальной, богемной жизни Невского проспекта за последние сорок лет, когда, как говорится в редакционном предуведомлении, «фарцовщики еще не объединялись в торговую палату, в посетители “Сайгона” не платили членских взносов в Союз писателей». Это первый опыт исследования быта людей питерского Бродвея — поэтов, писателей, наркоманов, художников, сионистов, фарцовщиков, гомосексуалистов и рок-музыкантов, — их привычек, стремлений к освобождению от оков всего советского.
Первыми стали стиляги — символ ранней «оттепели». Огромные набриолиненные коки (в противовес выбритым затылкам комсомольцев), узкие брюки-дудочки, начищенные до блеска ботинки на микропоре, яркие галстуки и пиджаки с широкими плечами. Полуофициальным местом встречи стиляг были «Зеркала» — зеркальные витрины на углу Невского и Литейного. Другим местом тусовок был магазин «Советское шампанское» на углу Садовой и Невского (на богемном жаргоне — США), парикмахерская на Желябова, где великолепно стригли коки, и площадка у гостиницы «Европейская». «Я помню свой первый серый финский костюм, — вспоминает писатель Валерий Попов. — За всю жизнь я такого больше не достигал. Такой темно-серый, он не мешком висел, как советский... Костюм — он делал жизнь, конечно. После него уже нельзя было опуститься».
Ресторан «Крыша», магазин «Мелодия», где можно было купить Эллу Фицджеральд и Тома Джонса, Гленна Миллера и пластинки с модными южноамериканскими мелодиями — мамбой, самбой и румбой. В «Европейской» бывали Рейн, Битов, Аксенов, баскетболисты, молодые ученые, изредка появлялся Бродский, у которого никогда не было денег.
Молодые ученые и студенты, сначала физики, потом лирики, филологи и историки, облюбовали кафе «Академичка», которое открывалось в восемь утра и закрывалось в шесть вечера. Здесь пили «маленький двойной с сахаром», пиво, писали научные статьи, читали и передавали друг другу разные книжки. Знаменитая диссертация Григория Померанца, многие работы Юрия Лотмана впервые обретали почитателей именно здесь.
А местом встреч молодых и романтичных ленинградских сионистов стал «Лягушатник», бывшее первое в России кафе «Доменик», размещавшееся в доме лютеранской церкви Петра и Павла визави Казанского собора. Зеленые плюшевые диваны, по цвету ассоциирующиеся с кожей земноводных, дали этой мороженице народное название.
О Невском «до и после Великой Кофейной Революции», то есть с момента появления в 60-х годах первых кофейных автоматов и возникновения нового понятия — кафетерий, рассказывает в своем интервью «Пчеле» поэт Виктор Кривулин. Первым местом, где поставили кофейные аппараты, был «Аэрофлот». Его конкурентом, но без аппаратов, стал «Норд», или кафе «Север», где собирались фарцовщики. Третьей точкой такого же рода был «Метрополь», где кофе варили вручную и подавали в кофейниках. Чуть позже открылось «Кафе поэтов» на Полтавской, где по субботам собирались литераторы. Еще одним местом, ставшим действительно культурным центром, было кафе на Малой Садовой. В маленьком помещении, где продавали кроме крепчайшего кофе, от которого ловили кайф, торты и пирожные, люди часами простаивали у стойки, выдерживая укоризненные взгляды тех, кто забегал сюда перекусить.
А в 64-м открылся «Сайгон», разместившийся под рестораном «Москва», на углу Невского и Владимирского. Богема нескольких поколений, книжники (совсем рядом, на Литейном, находился главный городской книжный рынок), фарцовщики, гэбэшники, уголовники разного рода. «Костяк тогдашней мафии составляли “немцы” — немые, — вспоминает Виктор Кривулин. — Они готовы были убить любого рублей за триста. Убивали, по слухам, в электричках. Помню, когда меня в очередной раз забрали органы, мне сказали: “Вы постоянно бываете в «Сайгоне», а там, по нашим сведениям, готовится 70 процентов преступлений центральных районов!” Думаю, может и больше...»
В «Катькином садике», напротив Публички и Пушкинского театра встречались гомосексуалисты; в «Трубе» — подземном переходе у Гостиного двора — наркоманы и акустические рок-музыканты.
Располагая материал в топографическом порядке, от университета до Александро-Невской лавры, составители знакомят читателя с историей таких мест социального и культурного бурления, как «Галера» (галерея Гостиного двора), «Стена плача», курилка Публички, кафе «Экспресс». Поэты, художники, фарцовщики, гомосексуалисты, наркоманы — люди совершенно различных вкусов и жизненных путей, подчас комических, еще чаще трагических, рассказывают о своем Невском проспекте, о его быте, традициях и привычках. О том, чем была для них свобода и сколько она стоила.
«Любите ли вы Невский проспект, как я его люблю?» — может спросить молодой представитель питерской богемы петербуржца более старшего поколения и услышит в ответ: «Люблю, но не так, как вы, а иначе». Иначе — потому как богемная жизнь Невского проспекта бурлила всегда, но в разных местах и, конечно, по-разному.
Литературная практика, поверяемая искусствоведческой теорией
54-й номер «Митиного журнала»
«Митин журнал» представляет собой уникальный пример литературного долгожителя. Это, кажется, единственное периодическое издание (первый номер вышел в 1985 году), по сути дела, без каких-либо радикальных изменений осуществившее переход от самиздатского к типографскому состоянию. С опорой на провинциальных и не очень известных авторов (тщательно избегая московских и петербургских мэтров), переводную, в основном англоязычную, литературу (хотя в 54-м номере помещен рассказ Йоэля Хофмана «Бернард» в переводе с иврита) и постоянным фундаментом из искусствоведческих исследований, в основном постструктурального толка — Сергея и Карины Добротворских, Михаила Трофименкова, Ольги Хрусталевой.
Соединение актуальной искусствоведческой теории с актуальной литературной практикой оказывается провокативным приемом и позволяет взглянуть на помещенные здесь тексты с точки зрения их соответствия теоретическим построениям. Теорию в рецензируемом номере представляет стенограмма лекции Бориса Гройса «Что такое современное искусство», прочитанной им в Зеленом зале Зубовского института летом 1996 года. Публикация в «Митином журнале» дополнена пространными ответами на многочисленные вопросы слушателей.
По большей части лекция Гройса являет собой вариации на любимые гройсовские темы «конца искусства» и «нового в искусстве», но представляет дополнительный (не только психологический, но и
