торжественное приведение к присяге новых подданных, возглавлялось опытным дипломатом, боярином Василием Васильевичем Бутурлиным. С ним ехали окольничий Олферьев и думный дьяк Лопухин.
Посольство прибыло в Переяслав 31 декабря 1653 года. Хмельницкий еще оставался в Чигирине, где хоронил сына Тимофея. Московское посольство встретил переяславский полковник Тетеря.
Если Выговский сделался к этому времени правой рукой гетмана, то Тетерю с полным правом можно назвать его левой рукой. Он знал латинский, польский, церковно-славянский языки и вообще, по выражению современника, «обладал ученостью». Тетеря был крестником Хмельницкого (и шурином Выговского).
Тетеря являлся противником московской ориентации. Однако, зная, что вопрос уже предрешен, он держался очень политично: встретил гостей с почетом и произнес высокопарную приветственную речь.
6 января 1654 года прибыл в Переяслав Хмельницкий. Перед отъездом он устроил обед для пятидесяти выкупленных из плена поляков. На этом обеде он держал речь:
— Теперь, господа поляки, мне кажется, что мы уже навек разлучимся. Вы не будете наши, а мы — ваши. Этой потери вы себе никогда не сможете вознаградить. Вините самих себя за то, что вы, по вашему неблагоразумию, потеряли.
То была своего рода эпитафия польскому владычеству на Украине.
7 января приехал генеральный писарь Иван Выговский. В тот же день у гетмана состоялось закрытое совещание со старшuной. Цель его заключалась, вероятно, в том, чтобы предотвратить неожиданности со стороны противников соединения.
Утром 8 января Выговский явился к Бутурлину и заявил:
— Была у гетмана тайная рада с начальными людьми. Все они под государеву высокую руку подклонились.
Однако вечное подданство страны новому государю должны были присудить не только гетман со старшuной, но и весь народ.
В тот же день на площади перед гетманским домом собралось «великое множество» народа. Все полковые старшuны и знатнейшие козаки прибыли «по зову Хмельницкого» в Переяслав. Народ расположился не только на площади, но и на крышах соседних домов и на деревьях.
В одиннадцать часов на устроенном возвышении появился гетман, одетый в парадные одежды и сопутствуемый ближайшими сподвижниками: Выговским, Тетерей, Лесницким, Самойлой Богдановым и другими[192].
В глубокой тишине Хмельницкий начал свою речь:
— Панове полковники, есаулы, сотники и все войско запорожское и все православные христиане! Ведомо вам всем, как нас бог освободил из рук врагов, гонящих церковь божию. Уже шесть лет живем мы в нашей земле без государя, в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, которые хотят искоренить церковь божию; даже имя русское не упоминалось в земле нашей. Это нам всем уже очень докучило, и видим, что нельзя нам жить более без царя. Поэтому мы собрали ныне раду, явную всему народу, чтобы вы с нами вместе избрали себе государя, которого захотите из четырех. Первый царь — турецкий, который многократно призывал нас под свою власть; второй — хан крымский; третий — король польский, который, если мы того пожелаем, и теперь еще нас может принять в прежнюю ласку; четвертый — православный государь Алексей Михайлович, самодержец всей России, которого мы уже шесть лет беспрестанно умоляем. Избирайте, которого хотите.
Турецкий царь — басурманин. Всем вам ведомо, какую беду терпят братья наши, православные христиане, греки. Крымский хан тоже басурманин; мы по нужде свели с ним дружбу, но приняли от этого нестерпимые беды. О том, какое нещадное пролитие крови христианской, какое пленение нам было у польских панов, не надобно вам и сказывать.
А православный великий государь одного с нами благочестия. Сжалившись над шестилетними нашими молениями, он склонил к нам теперь свое царское сердце и прислал к нам со своей милостью великих ближних людей. Возлюбим его с усердием: мы не найдем лучшего пристанища, чем его высокие руки.
А если кто с нами не согласен, пусть идет теперь, куда хочет, — вольная дорога.[193]
Хмельницкий умолк, и в ответ ему раздался тысячеголосый крик:
— Волим под царя православного! Лучше нам умереть под его крепкой рукой в нашей благочестивой вере, чем достаться поганину!
Полковник Тетеря начал ходить по кругу и спрашивал на все стороны:
— Все ли так соизволяете?
— Все единодушно, — отвечали ему. Тогда Богдан громко провозгласил:
— Будь так! И пусть укрепит нас бог под царскою крепкою рукою.
Приведенная здесь картина этой исторической рады рисуется почти одинаково во всех источниках. Видимо, решение о переходе в московское подданство было принято действительно единодушно; те, кто не сочувствовал ему, предпочли промолчать: либо не надеясь на успех, либо сознавая, что лучшего выхода страна не имеет.
«Но недаром Украина и Россия долго жили отдельной жизнью и под противоположными влияниями, — писал историк Г. Карпов. — Вследствие этого в момент соединения у представителей их сложились такие воззрения, что о многих предметах они думали совершенно различно. Часто оказывалось, что, сходясь в общем, одна сторона в частностях не совсем ясно понимала, чего домогалась другая».
Это различие воззрений сказалось немедленно, буквально через час после торжественного постановления.
По окончании рады гетман сел с послами в карету и поехал в соборную церковь. На паперти его встретило переяславское и прибывшее московское духовенство. Все вошли в храм, и казанский архимандрит Прохор приготовился начать церемонию присяги, как вдруг Хмельницкий остановил его. Обратившись к Бутурлину, он сказал:
— Тебе, боярин, с товарищи следует сперва учинить веру[194] за государя, что ему нас польскому королю не выдавать и вольностей наших не нарушать: кто в каком чине был наперед сего и какие имел маетности, тому бы всему быть попрежнему.
— Того в Московском государстве николи не бывало и впредь не будет, чтобы за государя веру чинить, — возразил Бутурлин. — Тебе, гетману, и говорить о том непристойно. А вы как начали государю служить, то и присягали бы без всякого сомнения: государь вас защищать будет, а вольностей да имений ваших не отнимет.
Отказ Бутурлина принести присягу произвел сильное замешательство. Хмельницкий заявил, что он должен посоветоваться со старшuной, и вышел из церкви.
Через некоторое время Тетеря и Лесницкий возвратились к ожидавшим в церкви послам и возобновили уговоры дать требуемую от них присягу.
— Польские короли подданным своим всегда присягают, — увещевали они Бутурлина.
— Что польские короли подданным своим всегда присягают, то этого ставить в образец не годится, — отвечал тот: — они не самодержцы, да и никогда присяги своей не выполняют. А государское слово переменено не бывает. Присланы мы к вам с царской милостью, по вашему челобитию. И вам надлежит служить государю, а если кто-нибудь станет к такому великому делу непристойные речи говорить, то унимать его.
Спор затягивался. Каждая сторона понимала, что исход его важен не сам по себе, а своим «символическим» значением: требуя двусторонней присяги, Хмельницкий подчеркивал как бы равноправность договаривающихся; Бутурлин же ставил Украину сразу в подчиненное положение.
В конце концов московские послы одержали верх. Гетман со всеми людьми вернулся в церковь и заявил, что «они во всем полагаются на государеву милость». После этого он сам и старшuны присягнули царю от имени всей Украины в вечном подданстве. Слова присяги многие произносили со слезами. После присяги московский дьякон Алексей выкликал с амвона многолетие государю.
Бутурлин передал Хмельницкому царские подарки: знамя, булаву и одежды. Были розданы подарки и старшuнам; целый день козаки и переяславские жители присягали в верности московскому государю. Имя каждого, принесшего присягу, записывалось в росписных книгах.
