общем мало симпатична, интересы Швеции он отстаивал искренно и всегда чрезвычайно удачно; политику правительства своего нового отечества, каковы бы ни были его дальнейшие личные планы, он вел весьма умело, дальновидно и успешно, принеся Швеции в общем огромную пользу.
Что же касается Александра, то он, по-видимому, вполне раскусил и понял характер наследного принца и верно оценил ту политическую конъюнктуру, среди которой действовал последний; царь хорошо использовал в своих личных видах такое положение Бернадота; выдвижение же принца в качестве кандидата на французский престол явилось одним из тех мимолетных и эфемерных мечтаний, которыми столь обиловала фантазия Александра, а кстати он, вероятно, воспользовался этой мыслью и в качестве личной приманки Бернадота.
В своем старании обеспечить Швеции приобретение Норвегии Александр был, конечно, совершенно искренен; это была для него наивыгоднейшая комбинация; такой, ничего ему не стоившей, уступкой он отвлекал внимание шведского общественного мнения и совершенно обезвреживал старания тех, которые еще надеялись на возвращение, если и не всей Финляндии, то, по крайней мере, Аландских островов. Этим хорошо объясняется усердие государя в помощи дальнейшей политике Бернадота, когда последнему пришлось, наконец, приступить к окончательной реализации плана присоединения Норвегии. Поддержка Александра в значительной мере облегчила успех этого дела.
После Абоского свидания Александр вернулся в Петербург вполне довольный результатами своего путешествия; он имел действительно полное право быть удовлетворенным; плоды его северной политики были уже налицо; свидание в Або и последнее путешествие по Финляндии поставили точку над этой политикой. Финляндцы были друзьями России, Швеция же — союзницей. Александр справедливо мог гордиться результатами своего дела, Россия же должна быть благодарна ему за нее; она является одной из светлых страничек этого царствования.
VII. Восточный вопрос
моменту вступления императора Александра на престол, восточная политика первого консула не получила полной определенности, еще не была вполне согласована с его европейскими планами. Можно считать установленным, что в эту эпоху он увлекался перспективой завоеваний на Востоке и склонен был придавать «восточным планам» самостоятельное, иногда даже первенствующее[29] значение. Но уже в это время, намечая блестяще развитую впоследствии систему, он останавливался на мысли использовать восточный вопрос, восточные дела, как средство воздействия на европейские державы. Сражаясь в Египте, он сделал попытку не только избегнуть войны с Турцией, но и сблизиться с нею; это не удалось ему, и Порта стала искать помощи у Англии и у исконного врага своего, России, с которыми и заключила союзные договоры. Это событие, сильно отразившееся на положении Франции, само по себе могло заставить Бонапарта перенести свое внимание с чисто завоевательных перспектив восточного вопроса на заключавшиеся в нем дипломатические возможности. Турецкая война, задевшая вместе с Турцией Россию и Англию, Кампоформийский мир, вместе с позициями на Адриатике принесший решительное уже недоверие России, затронутой в своих восточных интересах, — все это было практической школой, откуда он вынес знание проблемы в ее европейской сложности; пройдя эту предварительную подготовку, он уже уверенной рукой стал ковать из восточного вопроса, по выражению Вандаля, железный «клин, который вбивал впоследствии в трещины европейских коалиций, чтобы углублять их и расширять».
Известно, как был поражен первый консул смертью Павла, разрушавшей обширный план, одна из главных частей которого была основана на расширении перспектив русской восточной политики. Первый консул старался внушить молодому императору ту же мысль, которую подсказывал его отцу: гибель Турции неизбежна, и раздел ее создаст связь между Россией и Францией.
Н. П. Панин (Мансион)
Но Александр, в котором, по слухам, ждали найти решительного продолжателя «екатерининской» политики, держался в эту пору иного взгляда на восточный вопрос. Предвидя, что, после неизбежной, по его мнению, эвакуации французами Египта, в Константинополе снова пробудится вековая вражда к России, временно подавленная страхом перед Бонапартом, он все же полагал в основу своей восточной политики верность союзу с Оттоманской империей; в данный момент он не только не склонен был к ее разделу при помощи Франции, но первым реальным шагом его было содействие заключению мира между Францией и Портой: он предложил первому консулу свое посредничество[30]. В такой постановке восточной политики заключается как будто видимое противоречие. Но это лишь на первый взгляд. Россия в это время, благодаря столкновению Турции с Францией, пользовалась в империи султана небывалым влиянием и мирным путем приобрела чрезвычайные выгоды. Русская дипломатия направляла ход дел в Диване, открыто вела непосредственные сношения с полунезависимыми пашами, одна гарантировала привилегии дунайских княжеств, господствовала на Черном море, закрытом для других держав, свободно сообщалась через проливы со Средиземным морем[31] , имела на всех островах Архипелага консулов, почти царских наместников по влиянию и значению, занимала Корфу, правила на правах протектората образованной из Ионических островов после изгнания оттуда французов «республикой семи соединенных островов»… При таких условиях в Петербурге естественно были мало склонны увлекаться напоминаниями о «греческом проекте»; политика благожелательного протектората давала России слишком много выгод, чтобы, даже предвидя непрочность такого положения вещей, можно было с легким сердцем перейти к политике завоевательной, тем более, что ни Александр, ни Панин, ни Кочубей, ни Воронцовы не доверяли миролюбию Наполеона и ждали новых потрясений на континенте. С другой стороны, казалось бы, Россия была заинтересована в том, чтобы война Турции с Францией, обеспечивавшая русское влияние в Константинополе, продолжалась. Но русского посредничества просила Порта, изнывавшая под двойным бременем внешней войны и внутренних осложнений, и Александр считал необходимым исполнить ее желание; он сделал это вопреки настойчивым требованиям Англии, естественно не хотевшей, чтобы Турция заключила мир с Францией отдельно от нее, так как при одновременных мирных переговорах база их была бы значительно расширена, что обеспечивало бы более выгодный для Англии исход. Император опасался, что, в случае его отказа, Порта обратится непосредственно к французскому правительству, и русскому влиянию в Константинополе будет причинен несомненный ущерб. Русская политика, кроме того, преследовала и другую, еще более важную цель: «способствовать всеми зависящими от нее средствами сохранению государства, слабость и дурное управление которого, — как выразился тогда Александр, — являются ценным залогом нашей безопасности». Если продолжение франко-турецкой войны еще более укрепило бы наше влияние на Ближнем Востоке, то в ней таилась опасность, перевешивавшая эту выгоду: возможность появления в том или другом пункте турецкой территории сильного и честолюбивого соседа. Вскоре это соображение было развито и возведено в принцип. Наконец, как позже выяснилось, Александр рассчитывал, посредничая между Францией и Турцией, приобрести большее влияние на восстановление мира в Европе вообще, которое, между прочим, хотел использовать с целью добиться очищения французами итальянского побережья, откуда они всегда могли грозить Балканскому полуострову.
Однако первый консул явно уклонялся от русского посредничества и продолжал выдвигать мысль о разделе Турции. Он выражал ее так настойчиво, хотя и намеками, что в Петербурге признали необходимым решительно определить свою позицию по отношению к этому полупроекту, который, очевидно, в один прекрасный день мог перейти в прямое предложение. Окончательное решение было принято согласно с советами гр. В. П. Кочубея. Он полагал, что перед Россией стоит альтернатива: или решительно приступить к разделу Турции совместно с Францией и Австрией, или «предотвратить столь вредное положение вещей»; следует избрать второе: у России нет соседей спокойнее турок, и потому «сохранение сих естественных неприятелей наших должно действительно впредь быть коренным правилом нашей политики». Кочубей советовал известить о планах первого консула Англию и Порту. Так и поступили.
