одному лицу, участвует во «всяком законодательном действии и утверждает его»; 3) «существует система законов гражданских и уголовных, принятая народом».
Исключив изложенное выше, чрезвычайно важное, место своей записки[77], Сперанский вновь возвращается, однако в другой форме, к указанию основных черт истинной монархии, но утверждает, что Россия не скоро ею сделается: «Надобно только сравнить, — говорит он, — образ управления монархического с управлением, ныне в России существующим, чтоб удостовериться, что никакая сила человеческая не может сего последнего превратить в первое, не призвав к содействию время и постепенное всех вещей движение к совершенству», и указывает далее, что у нас половина населения находится в совершенном рабстве: нет «государственного закона» (т. е. конституции) и «уложения» (уголовного и гражданского), нет и других основных признаков истинной монархии.
Поэтому, предлагая (очевидно, до поры, до времени) сохранить «настоящую самодержавную конституцию государства», Сперанский считал, по крайней мере, необходимым ввести «разные установления, которые бы, постепенно раскрываясь, приготовляли истинное монархическое управление и приспособляли бы к нему дух народный». Такими учреждениями должны были быть сенат законодательный и сенат исполнительный. Первый должен был состоять из сенаторов по назначению государя, второй — исполнительный — до времени разделиться на две части — судную и управления, причем вторая должна состоять из министров.
Сперанский надеется, что этот «образ управления… со временем» превратится «в совершенную монархическую систему, приучая народ взирать на законодательную власть в некотором наружном отдалении: он воспитывает, так сказать, дух его к другому порядку вещей. Когда приспеет время, т. е… когда созреет возможность лучшего управления», тогда надобно будет «сенат законодательный составить на другой лучшей системе» — из зачеркнутого здесь примечания видно, что он колебался, на какой именно: «представления» (в плане 1809 г. Сперанский скажет: народного представления) «или первородства» (отражение идей трактата 1802 г.), а судный сенат переименовать в высший суд[78].
Действительную ответственность министров при существовавшем тогда государственном строе Сперанский считает невозможной: «ответственность сия, — говорит он; — не учреждается одним словом или велением; она переменяет конституцию государства и, следовательно, не может быть нигде без важных превращений. Она предполагает закон, утвержденный печатью общего принятия, и известную гарантию сего закона в вещественных установлениях. Без сего все будет состоять только в словах». Тут ясно критическое отношение Сперанского к тем разговорам о либеральных реформах, которыми усердно занимались молодые друзья императора Александра во время существования неофициального комитета.
В июне 1804 г. министр юстиции Лопухин, управлявший и комиссией составления законов, передал служившему в комиссии бар. Розенкампфу, который не знал тогда русского языка, повеление государя заняться составлением проекта конституции для России. Розенкампф был этим крайне поражен, так как «комиссия не успела еще ознакомиться с основными началами существующего государственного строя России, а от нее желают иметь окончательный вывод из них — конституцию». Однако он должен был повиноваться и составил кадр конституции, но сам автор сознается, что в этом труде его было множество пробелов. Он пока не найден, и неизвестно, были ли в нем постановления, ограничивающие самодержавную власть[79]. Труд Розенкампфа был передан Новосильцеву и кн. Чарторийскому, которые выработали полный проект, но он остался без движения вследствие войн с Наполеоном 1805–7 гг., и падения влияния англоманов — Строганова, Кочубея, Чарторийского и Новосильцева, противников союза с Наполеоном. По возвращении в 1808 г. из Эрфурта[80] государь передал этот проект Сперанскому (19 октября назначенному государственным секретарем), который его не одобрил.
Царское Село. Въезд в Петербург (Рис. Лангера)
В 1806 г., во время своих частых болезней, Кочубей начал посылать Сперанского к государю с бумагами вместо себя. В своем пермском письме к императору Александру Сперанский говорит:
«В самом начале царствования В. И. В-во постановили себе правилом, после толиких колебаний нашего правительства, составить, наконец, твердое и на законах основанное положение, сообразное духу времени и степени просвещения…. До 1808 г. я был почти только зрителем и удаленным исполнителем сих преобразований…. В конце 1808 г…. В. В-во начали занимать меня постоянно предметами высшего управления, теснее знакомить с образом Ваших мыслей, доставляя мне бумаги, прежде к Вам вошедшие, и нередко удостаивая провождать со мною целые вечера в чтении разных сочинений, к сему относящихся. — Из всех сих упражнений, из стократных, может быть, разговоров и рассуждений В-го В-ва надлежало, наконец, составить одно целое. Отсюда произошел план всеобщего государственного образования… В течение слишком двух месяцев занимаясь почти ежедневно рассмотрением его, после многих перемен, дополнений и исправлений В. В-во положили, наконец, приводить его в действие»[81].
На основании этих слов Сперанского, естественно старавшегося в письме из ссылки представить себя простым исполнителем воли и предположений государя, стали преувеличивать роль Александра I в выработке плана государственных преобразований. Но отчего же этот, столь замечательный для своего времени, план удалось составить только Сперанскому? Если бы он был простым редактором предположений государя, то отчего же не выработали подобный проект друзья государя в неофициальном комитете? В том-то и дело, что Сперанский был гораздо талантливее их, сам же император Александр не обладал для этого достаточной подготовкой: уроки Лагарпа дали хорошее направление его мыслям и чувствам, но после женитьбы, уже и при Екатерине II, он мало увеличивал свой запас познаний, мало мог и при Павле дополнять свое образование чтением. Сперанскому приходилось читать с ним разные серьезные сочинения, разжевывать ему некоторые элементарные истины, в своих записках преподносить ему уроки государственного права[82].
Одним из таких уроков послужила неизданная записка, под заглавием «Размышления неизвестного о государственном управлении вообще», сохранившаяся в архиве Государственного Совета в бумагах комитета, Высоч. утвержденного 6 декабря 1826 г. Можно доказать, что эта записка принадлежит Сперанскому. Она начинается так: «Представляя В-му В-ву продолжение известных Вам бумаг о составе уложения[83], долгом правды и личной моей к Вам приверженности считаю подвергнуть усмотрению Вашему следующие размышления мои о способах, коими подобные сему предположения, если они приняты будут В-м В-вом, могут приведены быть в действие».
Князь А. А. Чарторийский (Олешкевич)
Автор говорит императору Александру, что если он, забыв возлагаемые на него надежды, «страшась перемен» или обольщаясь «наружной простотой деспотической власти», сочтет прежний «образ правления приличнейшим для России», то может быть, что его царствование «протечет не только мирно», но и его народы «заснут в приятном мечтании», но этот сон «не будет ни продолжителен, ни естествен». Сперанский грозит Александру в этом случае возможностью революции: «Тогда бешенство страстей народных, неминуемое следствие слабости, заступит место силы и благоразумия, необузданная вольность и безначалие представятся единым средством к свободе, — последствия сего расположения мыслей столько же будут ужасны, как и неисчислимы, но таковы всегда были превращения царств деспотических, когда народ их начинал». Но если даже народ «не захочет или не будет в силах» разорвать свои цепи и государь будет справедлив, то министры всегда будут «пристрастны» и корыстны, а действительно бескорыстных людей, «с твердыми началами», государь не будет иметь возможности найти вокруг себя. Но если бы даже ему и удалось приискать одного, двух, трех «деятельных, просвещенных, непоколебимых» министров, и он пожелает сам управлять народом, то как он может сам «все видеть, все знать… и никогда не ошибаться: чтоб быть деспотом справедливым, надобно быть почти Богом». Необходимо передать «великую часть дел» «местам», т. е. учреждениям, и чтобы дать им «тень бытия политического», оставить им «монархические формы, введенные предшественниками», и «действия воли неограниченной назвать законами империи». Но лица, входящие в состав этих учреждений, не связанные общими интересами с народом, «на угнетении
